Выбрать главу

Как это бывает в минуты наивысшего напряжения, мысли и движения Якова Дмитриевича неожиданно для него самого обрели уверенность и четкость. Он делал именно то, что надлежало делать: укрыл роженицу своим пальто, принял ребенка и запеленал в сорванную с себя рубаху.

Прижимая к обнаженной груди кричащий теплый комочек, он не чувствовал ожогов ледяного ветра и думал лишь об одном: как бы не застудить это малое существо, появившееся на свет при столь необычных обстоятельствах.

И когда прибежали запыхавшиеся Шайбек Зиазетдинов и отец ребенка, Яков Дмитриевич передал ему новорожденного:

— Несите скорее, а о жене не беспокойтесь, мы ее доставим в родильный дом.

— Кто вы такой? — тихо спросила его молодая мать.

— Шахтер, — ответил ей Полынь. — И товарищ мой тоже уголь добывает.

Уже на рассвете пришел Яков Дмитриевич домой — перезябший, усталый, торжествующий.

— Человек только что родился, — сообщил он недоумевающей жене, встревоженной опозданием и необычным видом мужа.

— Сперва помоюсь и поем, а потом расскажу тебе все по порядку.

И он рассказал своей Ольге Андреевне, как нежданно-негаданно стал акушером.

— И как ты только решился, — задумчиво проговорила она, взволнованная и гордая поступком мужа.

— Сам не знаю. Очень хотелось помочь человеку…

…Человеку помочь! В этом сердечном порыве — корень большинства добрых поступков.

Яков Дмитриевич Полынь и сам не раз испытал бескорыстную помощь товарищей.

Никогда не забудет он, например, друга-однополчанина сержанта Сидоренко, который спас его от неминуемой смерти.

Под хутором Вертячим, что недалеко от Волгограда, Яков Полынь был тяжело контужен и завален земляным гребнем, вздыбленным тяжелым снарядом.

Все, кто видел это, сокрушенно говорили:

— Конец. Погиб наш Яков.

Только Сидоренко, немногословный сибиряк, сказал убежденно:

— Не может того быть. Откопаю.

Под сильным артиллерийским огнем он терпеливо и бесстрашно разрывал землю, пока не откопал друга. И оказался прав: сердце товарища еще билось.

Никогда не забудет Яков Дмитриевич и второго своего «воскресения».

После войны он стал шахтером: примагнитил его коркинский уголек.

Однажды произошло несчастье: неосторожно наглотался он угарного газа.

Кареглазая девушка Оля, работавшая машинистом электровоза, не растерялась, вспомнила, чему учили их на курсах медицинских сестер, и оказала помощь.

Когда он очнулся, товарищи ему говорят:

— Ольге скажи спасибо, она помогла тебе…

С того памятного дня жизнь молодого шахтера осветилась хорошей любовью.

Ольга, Оленька, Ольга Андреевна стала его женой, подругой, матерью его детей.

Горчинка в фамилии не мешает семье Полынь быть по-настоящему счастливой…

Любит Яков Дмитриевич труд навалоотбойщика.

— Мне кажется, — говорит он, — что лучше и работы нет. Сейчас наш коллектив добивается звания коллектива коммунистического труда.

…Быстро летит время. Наденька Новикова, родившаяся в ту памятную ненастную ночь предзимья, уже весело топочет по земле своими крепенькими ножками.

Глаза у нее — два светлых озерца в ресницах-камышинках. Хорошая, здоровая растет девочка.

По всему видать, что доброе тепло шахтерских рук, принявших и обогревших ее в час рожденья, не пропало даром!

II. ТОВАРИЩИ В БОРЬБЕ

Когда мы любуемся прекрасным зданием, ажурным мостом, соединяющим далекие берега великой реки, или новой машиной, каждая линия которой исполнена изящества, мы не забываем о том, что они созданы дружными усилиями многих людей: зодчих, конструкторов, металлургов, строителей.

Но всегда ли мы помним, что цельный человеческий характер, ясная красивая судьба тоже, в конечном итоге, создается при участии братского отношения людей друг к другу, которое почитается нашим народом как наивысшее сокровище?

…Я думала об этом, слушая горячий, исполненный живого чувства и мысли рассказ Ильи Зинурова, человека нелегкой, но прекрасной судьбы, о силе рабочего коллектива, о верной дружбе и товариществе, чистом и нерушимом, как булатная сталь…

Мы сидели в маленькой, заваленной чертежами комнате конструкторского бюро. В открытое окно врывался легкий апрельский ветерок, кудрявил и без того буйный, воронено-черный чуб молодого человека.

Лицо его, густо залитое солнцем, казалось совсем юным. И только в глазах, в их сверкающей темно-карей глубине, затаилась боль, вызванная воспоминанием о том страшном, что случилось с ним поздним январским вечером четыре года тому назад.