Он никогда не разговаривал с ней таким тоном и такими словами, и Анна окончательно решила, что с ним случилось несчастье. Лицо ее помертвело.
— Боже мой, что случилось?
— Ничего особенного, — ответил он, криво усмехаясь и подчеркивая этой усмешкой ироническую окраску своих слов. — Ничего, Анна. У меня инфильтрат, и он грозит распадом в каверну. Демобилизован из армии по болезни. Я скрыл это и обманул врачей, когда принимали на работу. Вот теперь ты можешь прогнать меня, и это будет правильно.
Анна молчала несколько секунд, не поднимая головы. Потом резко встала и запальчиво крикнула Павлу:
— Ты все врешь! Мне не нужна твоя снисходительность!
— «Врешь»! — нахмурился Павел. — Меня лечили уже бог знает чем: и пневмоторакс, и пневмоперитонеум, и антибактериальные препараты, — он с трудом выговаривал эти мудреные двухаршинные слова. — Теперь мне лучше, но все же очень плохо.
Она по-прежнему недоверчиво смотрела ему в глаза.
— А ты что-нибудь слышал о ларусане?
— О ларусане? Да, я вспоминаю, этот препарат недавно синтезирован в Свердловске. Говорят, очень сильное средство.
— Погоди, — сделала она еще одну попытку проверить его, — а отчего же при инфильтрате тебя лечили и пневмотораксом, и антибиотиками? Это чрезмерно для такой стадии.
Он не был готов к такому вопросу и смутился:
— Может, мне не все объяснили врачи. Они ведь тоже не все говорят больным.
— Конечно, тут уж ничего не поделаешь, — подтвердила Анна. Она не спускала глаз с лица Павла, все еще не зная, верить ему или нет.
Он заметил это и сказал припасенную фразу:
— А откуда я, если не болен, знаю Катю Поморцеву? Не думаешь ли ты, что познакомился с ней на танцах?
Анна колебалась.
— Значит, ты шел в поликлинику?
— Да.
— Почему же не к себе? Не на правом берегу?
— Здесь сегодня консультирует мой врач. Он сказал: если хочу — могу явиться сюда. Но можно и пропустить один день.
Анна в сомнении покачала головой.
— Тебе к врачу, а ты — в сад.
— Я же сказал: можно и пропустить один день. Мне ведь так надо было повидать тебя.
Анна еще раз пристально посмотрела в глаза Абатурину. Было очень заметно, что она борется с собой. Но Павел тоже смотрел ей в глаза, мрачно стиснув зубы, и все выражение его лица никак не походило на маску актера.
И Анна поверила ему.
Она внезапно, как и в тот раз здесь, заплакала, но уже тихо, умиротворенно, без всхлипываний. Положила Павлу голову на грудь, потом медленно поднялась на ноги и стала беспорядочно целовать его в лоб, волосы, щеки.
— Пашенька!.. Панюшка!.. — бормотала она. — Какая радость!..
Опустилась на скамейку, сказала, всплеснув руками:
— Прости, сама не знаю, что говорю. Мне жаль, что ты болен… Проводи меня, милый.
Он взял ее под руку и всю дорогу шел молча.
Она то и дело взглядывала ему в лицо и теперь уже окончательно убедилась: он сказал ей горькую и долго скрываемую правду. Ведь даже ради любви нельзя наговаривать на себя такое!
У подъезда ее дома Павел подал руку, чтоб проститься. Она задержала его ладонь.
— Если хочешь, зайдем ко мне. Папа будет рад. Он немного знает тебя, я говорила.
Отец Анны оказался еще не старый человек. Он был сдержан, даже холоден, и Павел ловил на себе взгляд его прищуренных усталых глаз.
— Знакомьтесь, — живо сказала Анна. — Павел и Михаил Иваныч. Вы немного знакомы заочно.
Вакорин сухо пожал руку Павлу.
— Мы теперь лечимся вместе, папа, — сообщила Анна. — У Паши только инфильтрат. Скоро будет здоров. И у меня ведь дела на поправку идут.
— Вот как? — оживился Вакорин, и морщины у его глаз стали не такими глубокими. — Ты не говорила о его болезни.
Вакорин доверчивее взглянул на красивого бровастого парня, смущенно теребившего кепку, и внезапно сказал дочери:
— Поскучайте тут немного. У меня дела. Я скоро приду.
Оставшись одни, молодые люди рассмеялись.
— Как по-твоему, почему ушел отец? — спросил Павел, с которого смыло всю его угрюмость.
— Не знаю. Вероятно, я надоела ему за двадцать один год.
— А я?
— А ты добился того же за полчаса.
— Глупо, — заявил Павел. — Из тебя никогда не выйдет гадалки.
— Тогда ты объясни: почему?
— Вот почему…
Он стал целовать Анну, бездумно смеялся, а она отворачивала лицо, и делала это больше по привычке, по укоренившейся привычке больного, несчастного человека.