Минуту Роджер растерянно смотрел на него, но, не найдя, что ответить, медленно вышел из комнаты.
Гордон не поднимал головы до тех пор, пока не услышал, как закрылась дверь спальни отца. Затем швырнул бумаги, которые читал, на журнальный столик и хрустнул пальцами, что было красноречивым свидетельством его отвратительного настроения. Он мысленно перебирал возможные варианты последующих действий, когда его внимание привлек какой-то шорох. Гордон поднял голову — на пороге, смущенно улыбаясь, стояла Фанни с кружкой в руке.
Сколько он себя помнил, стоило им поссориться с отцом, тотчас появлялась Фанни и предлагала ему чего-нибудь вкусненького съесть или выпить — своеобразный жест утешения со стороны добродушной женщины. Ей было за шестьдесят, она выглядела простоватой на вид, ее круглое лицо всегда дышало спокойствием, а в глуховатом голосе неизменно звучала неподдельная доброта.
Гордон смягчился, когда Фанни поставила на кофейный столик дымящуюся кружку.
— Горячий шоколад, — догадался он. Рецепты Фанни от плохого настроения остались неизменными: горячий шоколад вечером и лимонад днем. И еще шоколадный кекс. — А где же кекс? — пошутил Гордон, потянувшись за кружкой и зная, что ему придется выпить все до последней капли, чтобы не обидеть Фанни.
Горячий шоколад был традицией, а с некоторых пор Гордон начал ценить маленькие семейные обычаи. Наслаждался домашним уютом и теплом он только здесь, в доме своего отца, где всем заправляла эта чудесная женщина. Фанни повернулась к двери.
— Со вчерашнего дня у меня остался кусочек. Я купила этот кекс в магазине. Сейчас принесу.
— Раз пекла не ты, значит, не стоит и пробовать, — заключил он, и пожилая женщина просияла от этого комплимента.
— Побудь здесь, поговори со мной, — попросил Гордон, видя, что она опять собирается уходить.
Фанни послушно опустилась на краешек кресла, которое прежде занимал Роджер, и со вздохом произнесла:
— Напрасно ты спорил с отцом.
— Это ты говоришь мне уже на протяжении двадцати лет.
— Но неужели желание отца поскорее увидеть тебя женатым кажется тебе неразумным?
— Иначе не назовешь, — отозвался Гордон.
— По-моему, он думает, что, если не заставить тебя жениться, сам ты этого никогда не сделаешь.
— Не его дело!
Фанни заглянула ему в глаза.
— Он любит тебя.
Гордон сделал глоток шоколада и сердито отставил кружку.
— Мне от этого не легче.
— Но я говорю правду.
— Все равно любовь не оправдание для шантажа, даже если шантаж — пустая угроза.
— Вряд ли мистер Роджер угрожает попусту. Он и мне говорил, что завещает свою часть акций компании благотворительному фонду, если ты не женишься.
Волна ярости вновь накатила на Гордона.
— Не знаю, как он оправдает такой поступок передо мной или перед своей совестью!
Замечание прозвучало чисто риторически. Но у Фанни был готов ответ, и Гордон понял, что она абсолютно права: сквозь все угрозы она разглядела истинную причину, которой руководствовался Роджер.
— Твой отец заботится не о деньгах, его тревожит лишь продолжение вашего рода.
— Откуда вдруг у него взялась эта навязчивая идея? — спросил он.
Помедлив, Фанни объяснила:
— Мистер Роджер очень сдал. Теперь здесь часто бывает доктор Бранс. Он говорит, что помочь твоему отцу уже ничем нельзя.
Гордон был потрясен словами экономки. Он знал, что, услышав однажды свой приговор, отец не разрешал больше и речи заводить о каких-либо визитах к специалистам. Все попытки уговорить его отправиться в Хьюстон и показаться хорошим врачам были бессмысленны.
Фанни испустила длинный прерывистый вздох и подняла на Гордона карие, полные слез глаза.
— Доктор Бранс считает, что теперь это лишь вопрос времени… — Она осеклась, не в силах продолжать, и, поднявшись с кресла, поспешила уйти.
Подавшись вперед, Гордон поставил локти на колени, захлестнутый страхом и ужасными предчувствиями. Ссутулившись и переплетя пальцы рук, он уставился на пустое кресло отца, вспоминая о задушевных вечерних беседах, которые они вели последние три десятилетия. Казалось, все представления о тепле домашнего очага и о семейном счастье, знакомые Гордону с детства, связаны с этой невзрачной комнатой. Со смертью отца он лишится последнего убежища.
Гордон помрачнел, представив свою жизнь без поездок сюда. Только сейчас он понял, что отец и его ранчо были самым главным в его жизни. Угроза Роджера Эванса отдать часть акций компании как-то сама собой забылась. Гордон лихорадочно обдумывал, как предотвратить неизбежное, вдохнуть жизнь в отца и скрасить его последние годы… Или месяцы, или дни. Его мысли крутились по замкнутому кругу. Он мог сделать для отца только одно.