— Бред, — произнесла Элиза, закрыла свои глаза руками и уселась на мягчайшую кровать.
Эта комната, в которой она проснулась, была похожа на детский рай, о котором героиня так яро мечтала с детства: светлые стены, куча плюшевых игрушек на каждом углу, даже постельное бельё было похоже на облака, а пахло так же волнительно, как весна. Видимо, они ждали её, Ребекку.
— Тебе не нравится? — нахмурил брови Симон. — Ты же сама выбирала всё здесь — это твоя спроектированная комната!
— Нравится, — убрала руки с лица и уложила на постель, — сильнее, чем я ожидала.
Это было похоже на шанс, даденный Элизе, чтобы наконец почувствовать себя ребёнком, но куда более счастливым. Но всё здесь было не её: не её родители, не её брат, не её комната, даже пижама была чужой. Эта семья могла позволить себе придумать себе новую дочь, заставить её в это верить и воспитывать заново.
— Ты забыла? — спросил у неё Симон.
— Да, — ответила девушка, кивая головой и с улыбкой поглядывая на «брата», — я ничего не помню.
— «Они» забрали тебя? — опечаленно спросил Симон.
— «Они»?
— Приезжие.
— «Они», — Элиза опустила голову, — забрали меня.
— Ребекка, — подошёл к её сидящей фигуре и стал гладить голову, — я так рад, что нашёл тебя.
Не прошло и минуты, как в спальню с бессмысленным стуком вбежал мужчина, вероятно, проживающий свой шестой десяток, со странными усами и пасмурном халате в полоску.
— Каролина! — вскрикнул он, оставив дверь открытой. — Посмотри на это!
Снова вбежала та измученная худая женщина, не так сильно радующаяся за сына с мужем, но выдавливающая улыбку высотой до небес.
— Замечательно, — выдохнула она.
Элизе нужно было называть их, как положено: «мама», которая у неё уже была, и «папа», которого не было.
— Теперь мы снова полноценная и счастливая семья, — сказал «папа» и, уложив свою руку на поясницу «маме», вышел из спальни.
— Если они будут каждый день так вбегать, — сказала Элиза, — я утоплюсь в луже.
«Вы не ходили в школу?»
Это был первый понедельник октября нового учебного года — время, когда листья ещё не успели опасть, ночь наступала всё раньше и раньше, а утро — всё позже и позже. Я, проспавшая первый урок, выбежала на первый этаж нашей развалюхи, скрепя досками, в поисках учебника по истории и, облетев полдома, не нашла и намёка на что-то школьное, а только прогуливающего занятия Арнольда.
— Почему ты не на занятиях? — остановилась я в гостиной, вся растрёпанная и в пижаме, застопорив свой взгляд на брате, играющем в приставку.
— Каких занятиях? — я отвлекла его, отчего он проигрывал. — Я как раз занят!
— Мы в одной школе учимся, — я подошла ближе, заполонив экран и потрепав его волосы, как вдруг Арнольд бросил приставку на пол с такой силой, что правая часть её крыла чуть треснула.
Открыв медкарту моего брата, в строке диагноз вы прочтёте звонкое «СДВГ», засветившееся там в его далёком детстве. Я помню, как мама с дрожью в руках открывала дверь кабинета, куда водила маленького рассеянного Арнольда каждую неделю, пока я сидела у двери и ждала, чуть подслушивая их разговор. Как— то раз мама вышла из дверей больницы с кричащей фразой: «У моего сына НСВ», но затем ей сказали, что «видимо, у мальчика РАС», и она всё так же плакала, как и впервые, хотя ощутимой разницы от аббревиатур я не чувствовала. И глядя в окно машины, я смотрела на проходящие мимо семьи, удивлялась тому, как стала заострять своё внимание на них, пока отец ошивается на работе, параллельно слушала мамины всхлипы носом, а затем вовсе стала зарываться в наушники.
За глубокой жалостью таилось запретное чувство зависти, а за завистью сидела ненависть, поедающая меня каждый день, пока я наблюдала, как Арнольду всё сходит с рук. Мне казалось, что он перепробовал всё: по понедельникам у него был теннис, по вторникам он плавал, в четверг он танцевал, по субботам пробовал себя в езде на лошади, пока я сидела дома и следила за старой кошкой, которую подарили родителям в день свадьбы.
И когда мой брат бросил приставку к моим ногам, чуть задев мой мизинец, что-то внутри меня взорвалось — выход за рамки ненависти, ведь за ней шло насилие: я схватила его за отросшие по плечи волосы, вытащила с дивана и, пару метров протащив по ковру, кинула у шкафа с книгами, но он с горькими слезами на глазах, мигом встав, убежал в сторону лестницы, ведущей прямиком к его комнате.