— Если ты начинаешь новую жизнь, то с прошлым всё же стоит проститься, Элиза, — сложив руки впереди себя, сказала «мама». — Я буду ждать тебя внизу, но можешь не торопиться: Мона обещала испечь нам свои фирменные булочки для прогулки в город.
— Хорошо, — ответила Элиза, и в ответ женщина вышла, громко стукнув дверью.
Но разве утро было по-настоящему солнечным? Создавалось впечатление, будто это было затишье перед бурей, а те самые жёлтые лучи, прокатывающиеся вдоль комнаты, ни что иное, как подстроенный мираж для игры в шахматы.
Вся та придуманная Симоном жизнь и подкреплённая ожиданиями девушки, теперь казалась Элизе одной сплошной ложью. Сколько бы лет не проходило и слов не было ей сказано, ей хотелось доказать самой себе, что всё то враньё, выпущенное из её рта, помогает людям и ей самой справляться с болью. Кто-то спрашивал её о том, как она борется с потерями близких людей, но та отмалчивалась или вовсе говорила, что ничего, кроме сожаления, не чувствует.
И те вещи, чью необходимость она не могла себе объяснить, наводили её на мысль, что «новая жизнь», как бы её не представляла «мама», никак не должна прощаться с прошлой, а лишь быть вытекающей и с моментами ностальгии о том, как раньше было хорошо, но ведь «завтра будет лучше».
Зато запах пирожков напоминал её дом и удивлял отсутствием, как ночью выяснилось, аромата того самого барного арманьяка. Элиза, одевшись не в самую стильную одежду вышла из комнаты и, прослеживая нотки духмяного ощущения беззаботной старости, спускалась вниз по лестнице.
— Элиза, — крикнул Симон, — не расстраивайся, но меня снова не будет, — улыбнулся.
— Я не расстроена, — спустившись с крайней ступеньки, ответила она, — только рада тому, что ты занят чем-то, — подбежала близко и, на удивление, крепко обняла, прокладывая путь к карманам.
— Я польщён, — сжал её тело, но тут же почувствовал то, как Элиза резко от него отстранилась.
— Тебе пора, — с радостью сказала Элиза в ответ на смущённое лицо парня и вприпрыжку побежала на кухню, ориентируясь на запах мучного.
— Хорошего дня! — крикнул «брат» ей в след.
— Точно! — ответила девушка.
— Попрощалась с Симоном? — спросила красящая своё лицо мама, сидящая в столовой перед кухней.
— Да, — ответила Элиза.
— Тогда время переодеться, — отложила косметику в сторону и, взяв «дочь» за руку, потащила в гардероб.
Полный одеждой, которую Элиза видела лишь в журналах, обувью, пялящую на неё в очереди в магазинах, аксессуаров, которые она замечала лишь на полках дорогих магазинов, восхищал Элизу.
— Я и не знала, — с улыбкой до ушей разглядывала вещи она.
— И не узнала бы, — провела рукой по спине «дочери» женщина и подошла к вешалкам с платьями.
— Откуда столько всего? — спросила девушка.
— Так скажем: со всего света, — выбрала белое. — Но пойдёшь ты в моём любимом, — показала его Элизе.
— У меня никогда такого не было, — сказала она, пощупывая ткань.
Платье, которое девушка надела бы только на праздники, сияло своей жемчужной текстурой и, прикрывая всё тело, выделяло все его достоинства. Надев его, Элиза приобрела новый окрас: тёмные пряди волос перестали казаться несуразными, все следи от подростковых прыщей казались со стороны веснушками, большие карие глаза были наливными яблоками, а кривой нос украшал девушку и указывал на её всю ту же аристократичность.
— Оно волшебное, — прошептала себе под нос Элиза.
— Сразу видно, — посмотрела из-за её спины, — моя девочка, — погладила по плечу. — Но нам пора.
— Мона закончила с выпечкой? — спросила девушка.
— Думаю, да, — ответила «мама» и пошла в направлении кухни. — Пойду заберу — и мы выдвинемся.
— Я сама, — остановила за руку, — хочу показать ей платье.
— Хорошо, — с определённым недовольством ответила «мама».
Выбежав из гардеробной в своём «волшебном» платье, Элиза мигом очутилась на одной кухне с замученной служанкой, носившейся из одного конца комнаты в другой.
— Готово? — спросила она, переступив порог и прикрыв за собой дверь.
— Готово, — ответила Мона, скидывая капли пота со лба.
— Посмотри! — вскрикнула Элиза, покружившись вокруг себя. — У меня никогда не было платьев — и теперь оно моё, — улыбнулась во все двадцать восемь зубов.
— Передумала оставаться? — настороженно спросила служанка, перекидывая булочки в корзинку.
— О чём ты? — уголки губ опустились вниз.
— Я устала, Элиза, — опустила голову. — Бегаю здесь с самого утра, — стала говорить тихо, — чтобы сделать всё незаметно.