Народу прибавилось, и прилетел нуллер в своем пузыре, повиснув прямо над перилами. Гештар подумала, что от внутренней поверхности онейла их отделяют четыре с половиной километра и что онейл вращается со скоростью более семисот километров в час относительно оси, и ее передернуло.
— Мы хотим уйти с миром, — сказал Тау. — Всякий, кто окажет нам помощь, будет вознагражден. В моей власти как награждать людей, так и карать их. Что вы предпочитаете?
Его хрипловатый голос звучал убедительно, и люди — в большинстве своем поллои — стали переглядываться, как будто ища вожака.
Гештар кисло улыбнулась, жалея, что у нее нет бластера, хотя это и противоречило бы ульшенским правилам. Сжечь бы их всех до единого. Впрочем, она не вмешивалась — ее вполне устраивало, что Тау занял передовой рубеж.
Он начал пятиться к лифту, шаг за шагом. Фелтон тем временем манипулировал с пультом. Загорелся оранжевый свет, и у Гештар, несмотря на всю ее выдержку, упало сердце — неужели лифт закодирован? Но Фелтон, не смущаясь, продолжал свое, и свет сменился зеленым.
Дверцы открылись, и сердито ропщущая толпа вдруг затаила дыхание.
Из лифта вышел здоровенный, безобразный детина, за ним двое помоложе и высокая черноволосая женщина. Сзади теснился еще какой-то сброд, включая келли и громадного кота, но Гештар смотрела только на женщину и одного из мужчин — они показались ей знакомыми.
— Тау Шривашти, ты нарушил клятву, — сказал здоровенный урод. — Пришло время ответить за свое предательство.
Тау нанес удар.
Урода спасла только быстрота, с которой отреагировал один из его спутников. Гештар с запозданием узнала в нем телохранителя Панарха. Он отшвырнул пожилого назад, и смертельный удар Тау не достиг цели.
Затем рифтер повернулся и стал подбираться к Фелтону вместе с одним из келли. Гештар заметила у телохранителя на лбу келлийскую ленту. Фелтон дохнул на него смертельной струей нуматаната, но это не возымело действия.
А женщина молча вышла вперед и стала лицом к Тау.
— Должарианка, не так ли? — проворчал он. — Всегда хотел позабавиться с одной из вас.
Женщина сделала финт, отвела удар, два раза ударила сама — и Гештар услышала хруст костей. Тау упал на карниз со сломанной рукой, ловя воздух поврежденным горлом.
— Фелтон! — просипел он.
Но Фелтон выставил ладони вперед. Пока Тау смотрел, пораженный изменой своего телохранителя, тот ступил в лифт, и дверцы за ним закрылись, Гештар залилась смехом, желая, чтобы Тау взглянул на нее, но он, оскалясь, смотрел на должарианку.
Та пренебрежительно махнула рукой.
— Он твой, Монтроз.
Безобразный рифтер вышел вперед, разминая пальцы. Пока Гештар пробиралась вдоль стены за спинами остальных, он сказал с ненавистью:
— Ты загубил или извратил все хорошее, что было на Тимбервелле, и я давно уже поклялся убить тебя, если смогу.
Тау скалился, глядя на него:
— Нечего сказать, много надо мужества, чтобы натравить на меня вашу должарскую зверюгу. — Его голос стал почти неузнаваем. — Ну давай, бей, кретин...
Монтроз покачал головой с жуткой улыбкой на лице. Гештар протянула руку к контрольной панели, стараясь нажимать те же клавиши, что и Фелтон.
— Я не могу бить лежачего. — Монтроз шагнул вперед и поднял Шривашти так, что тот из-за сломанной руки не мог ему помешать. — Но сбросить его вниз я могу. — С этими словами он перекинул Тау через перила.
Толпа издала одобрительный рев. Тау, изгибаясь, пытался остановить медленное движение, относившее его от перил. Он будет падать долго, но вращательная сила тяжести, возрастающая с каждым метром его падения, в конце концов возьмет свое.
— Здесь скоро будут флотские, — сказал один из рифтеров другим.
— Уходим, — скомандовала женщина.
Гештар с улыбкой закрыла за собой дверцы, и лифт плавно пошел вниз.
24
Тау Шривашти боролся с болью и бессильной яростью. Эти подонки ушли, бросив его всего в нескольких метрах от спасительных перил. Если бы не рука, он мог бы снять с себя камзол и покрутить им, чтобы вернуться на карниз. Но попытка стянуть его, несмотря на сломанную кость, чуть не вызвала у Тау рвоту — а в невесомости это не очень приятно.
Ему очень хотелось спастись, увидеть лицо Гештар, когда он появится, и пристрелить ее — и Фелтона, когда он велит его выдрать. Как этот безродный ублюдок осмелился предать его? И почему?
Может, из-за этих его религиозных бредней. Тау здоровой рукой подтянул колени к груди. Если уменьшить площадь тела, ветер вращения не так скоро придаст ему ускорение, соответствующее местной силе тяжести.
А я-то думал, что, если не обращать на это внимания, он со временем забудет свою дурь. Тратить энергию на религиозные дела — это путь не к власти, а к подчинению.
Карниз медленно-медленно уплывал вверх, а Тау опускался вниз мимо массивных опор, поддерживающих рассеиватели. Ни до одной из них он не мог дотянуться — здесь спасения не было.
Некоторое время спустя — возможно, в промежутке он отключился — он сообразил, что босуэлл остался при нем. Можно вызвать кого-нибудь с челнока — пусть возьмут аэрокар. Он огляделся и увидел, что только что миновал гигантский проем между двумя рассеивателями. Внизу тянулась внутренняя поверхность Ареса, загибающаяся вверх со всех сторон, с зияющими ранами новостроек. Тау с удовлетворением отметил, как быстро вращается под ним этот ландшафт; ветер вращения до сих пор еще не захватил его.
Прекрасно — тем дольше он будет падать. Хорошо, что теперь полдень и фокус рассеивателей сосредоточен на другом конце онейла; будь это утро, Тау сгорел бы, как мотылек в пламени.
С трудом, всхлипывая от боли, он перенес босуэлл на здоровое запястье — сумятица поврежденных нервов сделала бы нейросвязь невозможной, а голос у него почти пропал. Но он все еще в четырех километрах над землей и опускается по-прежнему медленно. Время еще есть.
Челнок ответил сразу.
(Да, прабху Шривашти?)
Не успел Тау произнести ни слова, как босуэлл пронзительно заверещал и вспыхнул красным огнем. Пресечение Доступа! Тау сорвал босуэлл с себя, пока нейроиндукция не разорвала ему слуховые нервы, отшвырнул его прочь и от этого усилия потерял сознание на неопределенное время.
Когда он пришел в себя, поверхность стала гораздо ближе и вращалась как будто медленнее — ветер вращения неумолимо разгонял Тау до местной силы тяжести. Он поборол отчаяние, вызвав в себе ярость, и посмотрел назад, на ось вращения, теперь почти в километре над ним. Тогда он увидел мерцающий блик, летящий к нему между рассеивателями.
Нуллер.
Старик занял такую позицию, чтобы они могли смотреть друг другу в лицо. Ветер от пузыря овевал Тау теплым запахом трав.
«Его гравиплан без труда выдержит и меня, — подумал Тау. — Но чего он ждет? Чтобы я его умолял? Чтобы помянул о нашей общей крови, как бедный родственник?»
Тау отвернулся. Пусть старый дурак сам назовет свою цену.
— Помнишь ты своих деда и бабку?
На миг Тау захотелось сделать вид, что он не расслышал. Но в скрипучем голосе нуллера не было и намека на старческое слабоумие — как и в зорких глазах, несмотря на его морщины и дурацкое имя, которое он себе изобрел.
— До некоторой степени. — Тау повернулся обратно. Сломанное плечо запротестовало, и он поморщился, повторив свой обет: заставить должарскую ведьму страдать очень, очень долго. — Помню, как дед злился после коронации Геласаара на Карелаисе — на то, что ты не хочешь признавать семью. Бабка молчала.
— А не говорил он тебе, почему я от вас отрекся?
— Я не помню деталей — речь шла о каком-то обещании, перешедшем в политический раздор.
— Политический раздор. Хо!
Ветер вокруг Тау усиливался, и он падал уже быстрее. Ландшафт внизу, порядком приблизившийся, поворачивался еще медленнее.
— Поговорим о власти, — сказал старик.
— Изволь, — ответил Тау, вложив в свой жест как можно больше иронии. — Но советую тебе быть кратким.