Все-таки попробуй это объяснить. Что ты подразумеваешь под фразой «Бог – это и есть сама боль»?
Может быть, горе следует воспринимать как некое возвышенное состояние, когда скорбящий человек максимально близок к сущности всех вещей. Потому что скорбь помогает познать идею человеческой бренности. Ты словно погружаешься во мрак и испытываешь крайнюю степень мучений – доходишь до пределов страдания. Мне кажется, у этой высшей точки есть преобразующее свойство. Оно сильно меняет нас, а иногда совершенно преображает. Сначала это состояние ужасно, но позже ты возвращаешься в мир, осознав ранимость каждого из нас – нас, участников человеческой драмы. Все кажется таким хрупким, драгоценным и возвышенным, а мир и люди в нем – беззащитными и в то же время прекрасными. Словно в этой точке идея Бога становится более ясной и существенной. Я твердо уверен, что скорбь и Бог каким-то образом переплетены. Будто отдавшись печали, приближаешься к завесе, отделяющей наш мир от потустороннего. Я позволяю себе верить в такие вещи, потому что мне это на пользу.
Значит, это и есть понятие «правдоподобного» в деле?
И еще как – вот наглядная польза веры.
Стали ли твои размышления о вере и красоте глубже благодаря опыту самоизоляции, просто потому, что у тебя было время поразмышлять?
Пожалуй, да. В замедлении есть какая-то скрытая сила, не правда ли? Я хочу сказать, что думал об этом много лет, но нынешние обстоятельства вдруг сделали все это насущным. Моя любовь к миру и людям становится сильнее, я это говорю совершенно искренне и думаю, что я не один так чувствую. Возможно, это происходит, когда мы переживаем коллективную травму, подобную нынешней. Нас связывает уязвимость. Знаешь, у меня больше нет времени на цинизм. Сейчас он кажется совершенно неуместным.
Абсолютно согласен. Правильно ли я понял, что твое осознание коллективной травмы во многом основано на личном опыте?
Да, конечно. Каждый переживает скорбь по-своему, но мои собственные переживания в итоге стали духовным опытом, изменившим жизнь. И именно Артур привел меня в эту точку. И Сьюзи он тоже туда привел. Это – нечто непрекращающееся. У этого чувства есть приливы и течения. Но у коллективной скорби тоже есть отголоски. Горе может стать наказанием. Оно предъявляет нам требования. Оно побуждает стать чуткими, понимающими, прощающими, несмотря на страдания. Или спросить себя, для чего все это? Какова цель?
Как ты думаешь, может ли то смутное время, которое мы переживаем, надолго нас всех изменить?
Да. Я сохраняю осторожный оптимизм. Полагаю, если мы сможем выйти за границы тревоги, страха и отчаяния, есть надежда на изменения не только в культурном, но и в духовном плане. Я чувствую эту надежду в воздухе или, наоборот, подземное течение беспокойства и сплоченности, решительное стремление к более чуткому существованию. Я могу глубоко ошибаться, но, мне кажется, это возможно – даже несмотря на преступную некомпетентность наших правительств, слабое здоровье планеты, разобщенность, неспособность к милосердию и прощению, проявляемую таким множеством людей. Такая непримиримая враждебность к миру и друг к другу – но у меня все равно остается надежда. Всеобщее горе может принести необычайные перемены, своего рода обращение духа, а вместе с ним и большие возможности. Мы можем ими воспользоваться, а можем упустить их. Я надеюсь на первое. Я чувствую, что мы к этому готовы, несмотря на то, во что нас заставляют верить. У меня есть надежда, что со временем мы сможем быть вместе, даже если сейчас далеки друг от друга, как никогда.
3. Невиданное царство
Недавно я снова переслушал «Skeleton Tree» и вспомнил, как слушал этот альбом впервые. Тогда я был уверен, что большая часть песен была написана уже после смерти Артура.
Нет, на самом деле было не так, но я понимаю, почему ты так решил. По правде говоря, эта особенность «Skeleton Tree» внезапно очень меня встревожила, особенно в тот момент. Но теперь я понимаю, что так было всегда. Я всегда подозревал, что в сочинении песен есть нечто таинственное, но не вдавался в мистику.
Ты же обращался к этой идее еще в 1998 году, в своей лекции «Тайная жизнь любовной песни», – к идее, что песни могут быть в некотором роде пророческими.
Да, все верно! Насколько помню, тогда я писал, что мои песни лучше меня самого понимают, что происходит в моей жизни, но тогда это было, скорее, курьезным наблюдением, даже забавным.