Кроме того, подобное магическое мышление является стратегией выживания, к которой обращаются многие. Скептики скажут, что на этом образе мышления основана религиозная вера.
Да. Некоторые считают, что основа религии – ложь, но я склонен думать, что именно в этом заключается польза веры. И ложь – если существование Бога на самом деле является ложью – здесь не играет никакой роли. Иногда мне даже кажется, что существование Бога – лишь формальность, настолько богата благами жизнь, полная духовного служения. Посещение церкви, слушание религиозных мыслителей, чтение священных книг, размышления в тишине, медитация, молитва – все эти практики облегчили мне путь обратно в мир. Те, кто считает это ложью, суеверным вздором или, хуже того, массовым помешательством, сделаны из более твердого материала, чем я. Я хватался за все, что можно, и, начав, уже не мог остановиться.
Это совершенно понятно. Но даже в самые обычные времена все те вещи, о которых ты говоришь, – размышления в тишине церкви, медитация, молитва – могут обогатить даже скептика. Ты понимаешь меня? Как будто скептицизм каким-то образом делает эти моменты еще более чудесными.
Да, есть своего рода кроткий скептицизм, который скорее усиливает веру, чем ослабляет. Фактически он может стать той наковальней, на которой можно выковать прочную веру.
Когда ты начал вживую играть альбом «Skeleton Tree», тебя тоже это беспокоило?
Ну, петь эти песни вдруг стало очень тяжело. Скажу о совсем очевидном – самая первая строчка первой же песни, «Jesus Alone», звучит так: «Ты упал с неба прямо в поле у реки Адур». Всякий раз я силюсь понять, как пришел к этим словам, – в свете того, что случилось дальше. И таких случаев полно.
Я понимаю, что могу слегка ошибаться, но хочу сказать, что, возможно, наша интуиция сильнее, чем мы думаем. Вероятно, сами песни являются каналами, по которым в мир приходит некий глубинный смысл.
Может ли быть так, что расширенное пространство воображения, в которое ты попадаешь, когда пишешь песню, по самой своей природе является откровением? Такие поэты, как Уильям Блейк и У. Б. Йейтс, определенно в это верили. Сомневаюсь, что их смутил бы пророческий или богооткровенный характер собственных творений.
Нет, не смутил бы. И это связано с тем, о чем мы говорили ранее: есть еще одно состояние, которое можно вызвать определенными практиками, и это не воображение, а скорее проекция нашего разума. Это сложно, и я не уверен, что смогу все четко объяснить. Религиозная деятельница и писательница Синтия Буржо говорит о «вообразимом мире», который кажется еще одной реальностью, где можно ненадолго поселиться. Он отделен от мира рационального и не имеет отношения к воображению. Это своего рода пороговое состояние сознания, предшествующее сновидению, фантазии, которое связано с самой душой. Это «невиданное царство», где воплощаются проблески сверхъестественной сущности вещей. Там живет Артур. Если поверить в эти всполохи чего-то иного, нездешнего, внутри этого пространства можно почувствовать облегчение. Понятно, о чем речь?
Кажется, да, но, думаю, мне было бы труднее обитать в этом пространстве или глубже его понимать, чем тебе.
Помнишь, когда-то мы с тобой говорили о том, чтобы пойти в церковь и поставить за кого-то свечку. Для меня это означает войти в то самое пространство.
Для меня зажечь свечу – это скорее акт надежды, чем веры. И я склонен думать об этом как об одном из немногих пережитков моего католического воспитания.
Возможно, но пойти в церковь и поставить свечку – это, если подумать, поступок весьма логичный. Это акт стремления.
Полагаю, что да. И все же мне трудно понять, что именно это значит. Может быть, это просто заставляет меня чувствовать себя лучше.
С моей точки зрения, это, по меньшей мере, личный жест, показывающий готовность отдать часть себя непознанному, точно так же как молитва или музыка. Для меня молитва – это способ прийти к такому состоянию, когда ты можешь прислушаться к глубоким и таинственным аспектам собственной природы. Не думаю, что это так уж плохо, верно?