Как получилось, что вы записывались в Малибу?
Это все благодаря Крису Мартину из Coldplay, он предложил нам воспользоваться своей студией, пока сам записывался где-то еще. Это был удивительный жест.
Значит, вы уединились на территории студии Coldplay?
Да. Хотя это звучит намного грандиознее, чем было на самом деле! Это была невероятно насыщенная работа, поражающая своей напряженностью, но с точки зрения творчества – совсем несложная. Наоборот. Мы были словно загипнотизированы тем, что мы делали.
Эта напряженность была исключительно позитивной?
Да, в самом лучшем смысле. И Уоррен был просто великолепен. Мы оба плохо спим, и я встаю ни свет ни заря после того, как лег спать глубокой ночью, а Уоррен уже сидит во дворе в трусах, в наушниках и просто слушает, слушает, слушает. Преданность Уоррена проекту, его самоотдача превосходила все, что я когда-либо видел.
Понимал ли он твои идеи, или нужно было их объяснять?
Мы не говорили о таких вещах, но песни получались очень близкими к тому, что я хотел выразить. Когда вы вместе пишете музыку, разговор становится в лучшем случае вспомогательной формой общения. Что-то объяснять становится не нужно, даже вредно.
Сейчас кажется странным об этом говорить, но я думал о том, что мог бы послать Артуру сообщение. Я чувствовал, что если и есть какой-то способ сделать это, то именно так. Попытка не просто осмыслить потерю, а каким-то образом установить контакт – может быть, такой же, как во время молитвы.
Да, в этой пластинке есть что-то от молитвы.
Точно. И в этом смысле у нее был скрытый мотив, еще одна цель – с помощью музыки каким-то образом вызвать духов, дать им пристанище.
И сообщить что-то Артуру?
Да, кое-что сообщить. Попрощаться.
Я понимаю.
Вот чем для меня был «Ghosteen». Артура похоронили, он просто исчез, но я так хотел снова установить с ним связь и попрощаться.
4. Любовь и определенный диссонанс
Вчера вечером я слушал «Ghosteen», и меня поразило, что сгущенная атмосфера альбома передается не только с помощью слов и музыки, но и через твой голос, каким-то образом изменившийся.
Понимаю, о чем ты. Когда слушаю эти песни, мне кажется, будто их поет кто-то другой или что-то другое. И что еще более странно, эти песни поются лично для меня. Это странно.
Как будто ты поешь о себе? Или для себя?
Да, похоже на то. Думаю, дело в том, как мы с Уорреном записывали «Ghosteen»: было в этом что-то бессознательное, глубинное, что привлекло к песням некие силы. Как мы уже говорили, эта запись имеет молитвенный характер. И я думаю, наши молитвы предъявляют нам требования; они чего-то ждут от нас, обращают наше внимание внутрь себя. В этом плане «Ghosteen» кажется мне уникальным, как и всякая религиозная музыка.
Значит, ты считаешь, что у тебя нет других песен с таким же религиозным внутренним смыслом? А «Into My Arms», например?
Лично для меня нет, она не обладает той предельной интимностью. Дело не в том, что «Into My Arms» оставляет меня равнодушным. Я понимаю композицию песни и ее ценность. Я хорошо помню все, что связано с ее появлением. Помню, как сидел на кровати в общежитии реабилитационного центра и писал текст, собирая песню по кусочкам, четко осознавая ее намерение и цель.
Я не знал, что ты написал «Into My Arms» в реабилитационном центре.
Да. Там по воскресеньям разрешали ходить в церковь. Как-то раз я шел из церкви через поле, и мне явилась эта мелодия. Когда я вернулся, сразу сел за скрипучее старое пианино и написал мелодию и аккомпанемент, а затем пошел в общежитие и написал текст. Помню одного только что поступившего наркомана. Он был в дерьмовом состоянии, весь в болячках и постоянно опрыскивал себя дезодорантом «Линкс» – как будто это могло что-то изменить. Он посмотрел на меня и спросил: «Что это ты делаешь?» И я сказал: «Пишу песню». А он спросил: «Зачем?»
Неплохой вопрос! А ты, значит, жил в общежитии?
О да, старая школа по полной программе – до того, как появились роскошные пятизвездочные рехабы. Так или иначе, в то время я четко понимал процесс написания песен: я осознавал цель, знал, что у меня есть мелодия и неплохой текст, знал, что у меня получается хорошая песня. И хоть я люблю «Into My Arms» и она мне отлично послужила, но, когда я ее играю, она не волнует меня так, как волнует тех, кто ее слушает. Меня больше трогает их реакция, чем сама песня, потому что я чувствую ее эмоциональное воздействие. Мне просто кажется, что я создал что-то, чем они могут наслаждаться, и выпустил это в мир вместе с другими моими песнями.