– Почему же? Я встречала трактирщиков, которые отвратительнее любой ведьмы. Правители и вовсе демону не уступят – народ губят тысячами в угоду своим интересам или честолюбию. Самое жуткое в людях, это то, что они хитры, злы и завистливы. С упырем знаешь, чего ожидать, а человек… сегодня тебя молоком напоит, а завтра последнее отберет, еще и жену твою отымеет. Ну, согласись, если корову задрал оборотень – мы его дурным словом помянем и пожелаем издохнуть в овраге. А вот когда сосед толченых мухоморов в корм подсыплет… Обида острее, потому что сосед, сволота, живет вроде бы бок о бок, на одно солнце смотрит с тобой, одну воду пьет, а ведет себя хуже твари проклятой.
– Все же, – ответил Норгрим, – история знает случаи, когда даже отъявленные негодяи раскаивались. Уберт Вог, известный пират, захватил судно с зерном и отвел его к Островам Желтой Кости, где свирепствовал голод. Мирчин Эбрам, регент королевства Зевара-Гровд, два десятилетия тиранил народ, а потом раскаялся и заложил Приют, где каждому нищему, больному, сироте и любому обездоленному рады. Про отца Виторуса и вовсе можно не упоминать… Самый паскудный человек способен вернуться, в то время как ведьмы отвергают в себе все человеческое. За вечную жизнь они готовы на все – убивать и мучить детей, насылать болезни, призывать чудовищ…
Он замолчал.
Соня не поняла, что произошло, но, судя по тому, что даже Такки воздержалась от дерзких комментариев, монах затронул не самую приятную для себя тему.
Они остановились лишь однажды, когда потребовалось расчистить дорогу от пары пеньков. Их уже проверенным методом вначале обтесали от корней, и лишь затем отбросили в сторону – жечь было нечем, поскольку не осталось смолы и пакли.
Дальше шли в полной тишине. Понурые, усталые. Мало кто остался без ран, каждый воин потерял за эти два дня друга или соратников.
Но вскоре лес расступился, и они выбрались на дорогу, покрытую слоем листвы и палой хвои.
– Куда дальше? – устало спросил Ахель.
– Восточнее, – оценил Фарс. – Мы слишком рано оказались на тракте. Будем идти дольше, чем хотелось, но до вечера должны успеть. Нас замедляют раненые.
– Тогда поторопимся.
С Соней больше никто из воинов не заговаривал. Вряд ли они слышали, что говорила Такки, но почему-то сторонились Esys’abeld. Лишь Норгрим проявлял дружелюбие. Не иначе, чуял в ней родную душу – сам ведь из этих… проклятых.
– Не волнуйся, – попытался монах ободрить ее. – Если все пойдет хорошо, ты покинешь Айервей раньше, чем твой дар кому-либо навредит.
– А он может навредить против моей воли?
– Так чаще всего и происходит. Магия в нас подобна жгучему яду, чем дольше в крови – тем сильнее разъедает. Плоть, разум – все теряется, уродуется. Ты правильно делаешь, что боишься своего дара, но это еще не повод грустить, тем более, если дело касается Esys’abeld.
– Мы так сильно отличаемся от вас? – усмехнулась Соня. – Пока ничего подобного не замечала.
– Тогда смотри внимательнее, – Норгрим тоже улыбнулся. – В твоем мире есть магия? Или что-то похожее на нее?
– Нет. Только сказки о том, что когда-то было…
– Видишь, а в Айервее в тебе проснулось нечто, дремавшее дома. Ты понимаешь наш язык, а мы понимаем тебя. Хотя, руку даю на отсечение, читать ты не сможешь. Просто не поймешь наши буквы. Вероятно, когда вернешься – дар вновь уснет и не проснется никогда, так что не волнуйся.
По дороге идти было спокойнее, люди понемногу расслабились. Вновь послышались шутки, тихие смешки и острые подколки. Двигались быстро, разве что пришлось один раз остановиться, чтобы Торад смог справить малую нужду. Провозились с ним изрядно, чем заработали очередной недовольный взгляд Фарса.
– Это что еще такое? – спросил один из бойцов, указав на клубы дыма, окутавшего кроны деревьев где-то в глубине бора.
– Дым, – холодно бросил Ахель. – Ведьмы не жгут дымных костров, так что не волнуйтесь. Может, охотники, может, гвардейцы расчищают местность от всякой погани. Поспешим, вечер близится.
Но в деревню они успели-таки добраться засветло – солнце до половины спряталось за далекими холмами. Частокол показался Соне прекраснейшим зрелищем на свете, а коньки избушек – архитектурными шедеврами.
– Давай, – внезапно молвил Фарс.
Тут же один из бойцов сбил с ног Такки, остальные бросили носилки на землю и обнажили клинки. Воин ухватил девушку за волосы и, приподняв над землей, приставил к шее клинок.
– А теперь слушай сюда, – мрачно проговорил капитан, – мне ничего не стоит сказать слово, и…
– Фарс! – рявкнул Ахель. – Ты сдурел?
– Помолчи, – ответил капитан. – Я свои деньги честно отрабатываю, и вытирать о себя ноги не позволю! Я этой мелочи в деды гожусь, пусть в другой раз думает, как и с кем разговаривает.
На удивление, носитель глифа лишь кивнул и отвернулся, будто происходящее его нисколечко не касалось.
– Старый пердун, – прошипела Такки, глядя в спину Ахелю. – Ублю…
Ее заставили замолчать, ткнув лицом в землю и снова подняв за волосы. С перепачканного грязью лица закапала кровь.
– Мне ничего не стоит, – продолжил цедить слова Фарс, – распорядиться, чтобы каждый из этих парней отодрал тебя прямо здесь, на земле. Убивать тебя, конечно же, никто не станет, мы ведь не глупцы. Но преподать урок нужно!
Он огляделся.
– Я бы так и поступил – парни заслужили. Но… тут монах и Esys’abeld. Не стану оскорблять их подобным зрелищем. Давайте-ка в лес ее, ребята.
Норгрим молча снял перчатку и показал гниющий указательный палец.
– Никто никуда не пойдет. Мы возвращаемся в деревню. Я не допущу надругательства ни над кем, и уж подавно над носительницей глифа!
– Друг друга можете отодрать, свиньи. Вам не впервой… – пробубнила Такки, за что ее снова приложили лицом оземь.
Капитан толкнул носком сапога валявшуюся в грязи девушку и посулил:
– В другой раз велю отрезать пальцы или зубы выбить. Я не мальчонка, чтобы мною помыкать, уяснила, падаль?
– Как тут не уяснить, – послышалось слабое.
– Мы в деревню. Носилки сами дотащите. Недалеко осталось.