Мышцы казались одеревеневшими, жилы от нагрузок нестерпимо ныли. Пот пропитал рубаху, стекал каплями по спине, лицу.
Торад стоял посреди избы, раз за разом поднимал и опускал руку, с привязанным к ней с мечом. Простенькое движение давалось с превеликим трудом, воин готов был кричать от боли и злости на свою немощь, но все же продолжал упражнение снова и снова.
– Поберег бы себя, – задумчиво проговорил травник, перетиравший в ступке сушеные ягоды с солью и медовиком. От смеси по избе шел терпко-сладкий аромат. – Смотреть больно.
– А ты… не смотри. Чай не на бабу пялишься.
Сделав назло травнику еще три взмаха, Торад бросил оружие на стол и направился к ведру с водой. Студеная жгла кожу, прогоняя усталость и заставляя дрожать от холода, но было дико приятно. В баню бы… но в Брейфорсте не признавали бань и купален, обходясь омовениями из ведер и ушатов. Дикари, что с них взять?
Воин утерся ветошью. Пропотевшую рубаху надевать не стал – набросил на крюк возле очага сушиться.
Травник подал отвар и, как сердобольная мать, проследил, чтобы Торад допил все до последней капли и даже проглотил маслянистый осадок.
От питья как всегда прихватило живот, но зато в голове стало легко-легко, а руки и ноги расслабились.
Вскоре он снова лежал на лавке и, одурманенный, глядел в потолок, едва шевеля губами.
Травник слышал имена, и чаще всего среди них женское – Хеда.
Деревня смахнула с себя налет скорби и страха. Конечно, до сих пор можно было видеть заплаканные глаза детей и женщин, потерявших отца, брата или мужа, но все чаще слышался смех, песни и веселые разговоры. Местные, при помощи гвардейцев, восстановили частокол, до конца расчистили ров, вынесли и закопали останки чудовищ. Как ни странно, из деревни убрались только чужеземцы и алхимики, в то время как даже напыщенный альфонс остался. Получив свободу, мошенники не торопились возвращаться по домам – хотели пересидеть зиму здесь. Вели себя тихо, помогали мелкими делами.