- Но мы же с тобой-то не такие, мам... Эх, ж-жалко, что я ещё не вырос! Вообще жалко! Если б я был старше, я бы пошёл и просто морды разбил всем этим подонкам. Или даже... плохо вот, что сейчас не старые времена - плохо, что дуэлей нет! Таких же просто стрелять надо или шпагой их... чтоб не было таких садистов на Земле!
- Ну, садисты и подонки были, к сожалению, и тогда, когда были дуэли.
- Знаю, мам! Но вот почему на свете сто-олько хороших людей - и они за всё время так и не смогли сделать хорошо? за всю историю не победили плохих?
- Эх, Ром... Попробуй-ка мечом сражаться с грязью! А что? Выпад, выпад, взмах, ангард, опять выпад... Например, стоишь и отрабатываешь всё это на навозной куче. И ты, и меч, и всё, что вокруг - всё будет в навозе. А самого навоза от этого меньше не станет.
Марина про себя вспомнила героев Достоевского. Легко сказать: "Расстрелять!" - как Алёша Карамазов про того генерала, который затравил собаками дворового мальчика. Генерала-то, может, и расстрелять. Ну, а если те, кто травят ребёнка... сами ещё почти что дети. Вот ведь странное и страшное самообслуживание! Тут уж как скажешь... то ли никто не виноват, то ли все виноваты. Всех на свете расстрелять не получится. Вот ведь хорошо устроился Верховный Издеватель.
"Сделать что-то". Легко сказать.
В своё время лучшие английские писатели и общественные деятели познали на своей шкуре всю глубочайшую несправедливость Империи, викторианской морали, именно через то, что она допустила и, если так можно сказать, "благословила" безобразные интернаты - рассадники детской дедовщины. Так же и для отпрысков русского духовенства главным "откровением" на всю жизнь стала бурса - мерзкая закрытая школа. "Откровение" было таким сильным и незабываемым, что многих отторгло от Бога... и уж само собой разумеется, от государственного "Православия, Самодержавия, Народности".
Интернат - одно из самых сильных обличительных откровений о Государстве. И часто не менее значимый и зловещий его символ, чем тюрьма. Противопоставление Детства и Государства - одно из самых контрастно-чудовищных. В современном мире оно, кажется, вот-вот готово воплотиться в набирающей силу "ювенальной юстиции". Если в малых диктатурах - малые интернаты, то великая империя антихриста вся - один большой Интернат.
Так парадоксально и тошно, когда масса взрослых людей - целое государство, целый мир! - бессильна защитить одного маленького человечка, вроде бы, оказавшегося... "под защитой" государства. Так тяжело, когда не можешь позволить себе не сделать... и не можешь почти ничего сделать. Когда очень трудно, мы привыкли говорить себе "невозможно". Разве что если поставить впереди одно маленькое слово "почти", суть самоприговора несколько меняется...
Да, наш мир - жестокий детский дом с жестокими играми инфантильных садомазохистов. Иррациональные взаимные издевательства в нём настолько стали нормой, что воспринимаются как самое рациональное мироустройство. Наверное, у сирот, уверовавших, что нет Отца - и никогда не было! - по-другому и быть не может.
Когда нет мамы - тут как тут всякое быдло из детдома, а когда человеку кажется, что нет Бога - тут как тут быдло, спадшее с небес! Только и караулят, чтоб сигаретой прижечь, свою метку на человечка поставить: "Наш!" И не рыпайся.
Пасха - это приход воскресшего Отца в детдом. Только когда же мы Его дождёмся?
Сент-Экзюпери, чудом спасённый после аварии в пустыне, вспоминал, что не столько мучительна сама жажда, сколько её производные: нестерпимое пересыхание языка и гортани, слабость и жар. Так и нас мучает не столько духовная жажда от разлуки с Богом (разве мы помним, как оно было с Ним!), сколько её производные: всеобщая отчуждённость и агрессия, болезни, страдания - бедлам, детдом...
Когда мы далеки от Бога - это всегда больно... причём, напрямую, физически. Те, кто думают, что только моральными страданиями разлука и ограничится, крепко ошибаются. Ад начинается ещё на земле, а мы сами его строим, временно, до сроков, исполняя обязанности рогатых. Детдом подстерегает детство, как капкан в траве. Его очень неправильно назвали: это не детский дом - это наоборот, место, где люди раз и навсегда прощаются с детством.
Ни Бог, ни сатана не смотрят на возраст. И вот как пройти-проползти с детства по самым низам мироздания, выжить в них - и не проклясть Бога, попустившего эти низы.
- Да, Бог, вот Ты и познакомил нас с новым Иовом... двенадцати лет от роду.
5. Пух и качели
Вся тайна в том, что
естественную радость обретаешь лишь тогда, когда видишь в ней
радость сверхъестественную.
Г.Честертон
I.
То, что было дальше, было вне времени. И ребята, и мама радовались лету, стараясь не думать, что оно кончится (у детей это, пожалуй, вполне получалось!). Лето и детдом были совершенно несовместимы, вот и Саша в этой коротенькой вечности был совершенно не детдомовский, а обычный поселковый мальчишка-друг. Кажется, первый настоящий, глубокий друг в 12-летней жизни Ромы.
Сошлись они абсолютно и как бы навсегда... если слово "навсегда" применимо к такой цейтнотной ситуации. Противоположности стремительно притянулись друг к другу.
Но лето мчалось ещё стремительней.
Цветы неумолимо сменялись, как поколения людей. Вся эпоха от тюльпанов до астр пройдёт, как история цивилизации - опомниться не успеешь! А опомниться именно что надо, если хочешь разобраться не в лете, а в жизни. Вроде, лето - не осень, но всё равно - ежедневная смерть. Смерть-переход, смерть-воскресение. Полного-то конца нет... но вот - бело-пушистые души ещё недавно золотых одуванчиков уже спешно улетают от дыхания мальчишек. Одуванчики - ещё одна нерукотворная икона того, Отцовского мира.
- Одуванчики - это цветы, которые стали... святыми. - сказал как-то Ромка.
- Почему?
- Ну, у них же нимбы.
Летом всё поспевает на глазах, и даже мальчишки "поспевают" быстрее. На свежем воздухе и ягодном соку. Кто-то их растит под огромным листом неба.
А, когда готовы... тут же, как в евангельской притче, "посылается серп".
Невозможность "угнаться" даже за самой плавной сменой сезонов - ярчайший показатель эфемерности мира. Иногда думаешь: да хоть про что-нибудь в мире вообще можно сказать "есть". Едва успеваешь это выговорить, как через миг становишься обманщиком!
Даже лето... есть ли оно?
Время бежит, и вся жизнь становится враньём. Да, каждый день ходили с Сашей на Волгу, купались. Собирали закаты в фотоаппарат, как поспевшие ягоды в лукошко. Скоро недельная корзинка была уже полна ими.
Что ещё нужно для счастья, когда всё и так есть. Правда, где-то в глубине души "есть" и "будет", как всегда, исподтишка вступают в конфликт - не хотят твёрдо соблюдать перемирие, как Украина с ДНР.
Если хотя бы в светлые периоды жизни между "есть" и "будет" стоял железный знак равенства! Что надо сделать, чтоб его поставили? А то вот так вот соберёшь закаты - а они все протухнут. Кому нужны снимки радости, если её больше нет! Уж лучше бы в том году не фотографировались в Лавре.
Время всё превращает в ложь: что есть сейчас, того нет через секунду. Жить по-настоящему можно лишь в надежде выхода из времени: "И Ангел, которого я видел, клялся Живущим во веки веков, что времени больше не будет"(1). Значит, Апокалипсис - это вовсе не "конец света", а конец времени: с концом времени мы только-только и увидим, каков свет настоящий.