Всякому Человеку было приятно обустраивать под Богом своё княжество, как свой дом. В самих государствах того времени пожалуй было что-то домашнее, уютное, простое. Может, в силу самих своих размеров, патриархальности, каждое из них было ещё - не государство-Левиафан, а государство-семья. А что? Буквально все всех знают лично! Князь - батюшка... - не без амбиций, конечно, но даже сами амбиции-то у него пока какие-то провинциальные, нестрашные, наивные. Вроде как народ в каждом княжестве считает: "Наш батька круче!" - а тот и старается всеми силами подтвердить, что так оно и есть. По-простому жили. Империй не знали. Бывало, воевали друг с другом - ну так, скорее, крепко хулиганили, чем воевали. Какой-нибудь епископ приходил - мирил.
И не то, чтоб так уж хорошо жилось людям - но как-то... правдивей, что ли, естественней, ближе к земле... да и к Небу немножко поближе... словно сам мир был меньше, как эти государствочки: от неба до земли лесенки-стремянки стояли. Шатровые колокольни в память о них остались.
Диво-то какое: тогда, до империй, как-то ещё слишком мало мучили, мало убивали... мало врали (даже ещё не придумали СМИ!). Может, оттого-то так уютно в древних городках центра России! Русская провинция, в отличие от Москвы и Петербурга, вся какая-то - простая, неимперская (до-имперская!). До-державная. Чистая даже в самих своих мифах - как чиста память о детстве. Детство Руси просвечивает здесь на каждом шагу.
Будто царь-змей сюда ещё не приплыл...
Светлые церкви, проплывая, отражались в глазах Веры... но что таилось по ту сторону этих глаз? светло ли было там? Только ли Царство Божие "внутри вас"?
Кириллу вдруг стало её жаль и он сказал мягко, как ребёнку:
- Ну, улыбни-итесь уж пожалуйста... всё же - так красиво!
Медленно прошествовал навстречу кораблю этот крестный ход. Тихо, без пения и звона, спустилось по течению видение. Задержалось оно лишь ровно настолько, чтоб поверить, что всё это не померещилось. Что всё это - "тут".
Кирилл оглянулся. Улыбнулся, увидев удивлённое лицо Веры и решил хоть как-то, хоть невпопад, объяснить свой слишком растерянный, слишком странный вид:
- Знаете... Когда я мельком вижу какие-то очень красивые места, мне кажется, что это не я, что меня здесь нет. Они мелькнули - и я мимо мелькнул, и меня с ними уже не осталось. Вы понимаете? Когда красиво и быстро, всё как будто не взаправду. Раз - и уже ничего нет. Я иду временно, вижу - временно, радуюсь - временно. Мы же все тут именно бываем, а не есть...
Он не понял, поняла ли Вера.
(1). А. Макаревич, "Улетай"
2. Лошади
...Но, слышишь, я стучу. Открой!
Так причисли нас к ангелам среди зверей,
Но только не молчи - я не могу без огня!
И где б я ни шёл, я всё стучусь у дверей:
Господи мой Боже, помилуй меня.
Б. Г.
Саша стоял в церкви Ильи Пророка в Ярославле, конечно, не подозревая, что видит те самые фрески, по которым Марина написала целую повесть. Некоторые сюжеты она ему, правда, успела объяснить. Про вознесение Ильи Пророка Саша с сожалением заметил, что "лошади ускакивают прямо за иконостас и у них лиц не видать".
- Да что уж ты, лошадиных морд никогда не видел, что ли? - усмехнулся Кирилл, а он серьёзно возразил:
- Ну, это ж тебе не простые лошади - может, у них там какое-то особое выражение лиц? Может, я гляну им в глаза - и сразу всё пойму.
- А что ты хочешь понять?
Саша пожал плечами...
- Рыбинск - наверное, самый христианский город на Земле! - сказала вдруг Вера.
- Почему?
- Рыба же - символ христианства.
Рыбинск поражал грандиозностью своего собора - самого большого во всём Верхнем Поволжье, - и своего гидроузла, породившего опять-таки самое большое (в мире?) искусственное море. Здесь теплоходу предстояло пройти шлюзы и торжественно вступить в ночь и водохранилище.
Был уже вечер, когда пенно и шумно заработал могучий водный лифт, поднимая корабль на новый речной этаж. Причём, лифт, пассажирам которого не грозит клаустрофобия. Вместо крыши - небо, и отсюда, из искусственного ущелья, оно кажется особенно синим и глубоким. С каждым метром плавного подъёма оно всё ближе.
И для Саши, и для Ромы это было первое в жизни прохождение шлюза. Чем-то оно всегда завораживает и детей, и взрослых.
- Ой, это же как Стена Плача в Иерусалиме! - всплеснула руками Вера. - Там люди так же стоят, я видела.
Народ собрался вдоль палубы, сосредоточенно глядя впритык в зеленовато-чёрную от ила стену, словно она вдруг стала чем-то самым важным на свете и даже могла им о чём-то поведать. Массовое любопытство иногда смотрится со стороны, как молитва. Если б здесь оказался первобытный человек, он бы точно решил, что люди поклоняются стене.
Но самым волшебным было то, что она уменьшалась на глазах - и скоро, без сомнения, должна была сойти на нет. Вода, как длань Божья, плавно возносила корабль в тот простор, где стен уже нет. И нет необходимости им поклоняться. И плакать перед ними.
- А вы бывали в Иерусалиме? - сделал вывод Кирилл.
- Да, с паломничеством ездила, - сказала Вера. И через секунду то ли всерьёз заявила, то ли скаламбурила:
- Вере надо бывать в Иерусалиме. А Рома бывал в Риме?
- Почему "была"? Я не была, а был! - поправил Рома, которому очень не хотелось, чтоб его из-за длинных волос перепутали с девочкой (ему отчего-то послышалось "была").
- Ну да! я же вижу, что ты мальчик... что ты - был! Ну и как там?
- Да не был я в Риме, - неожиданно сказал он.
- Так ты же только что сказал - был! - запуталась Вера.
- Нет, я только сказал: "Не была, а был..." Но я - не был!
- Не был, но знаешь! - засмеялась вдруг Вера. - Это как поговорка про ад: лучше там не быть, но знать, чем не знать, но быть!
- Смотрите! - восхищённо закричал вдруг Ромка, случайно подняв голову...
У шлюза стояла белая лошадь. Как-то замедленно, полусонно двигая губами, она ела всё, что ей протягивали с палубы, давала себя ласкать и похлопывать прямо через перила, чем особенно были довольны дети. Подавляющее большинство из них вообще никогда так близко не видали лошадей... Два мира соприкоснулись, как в сверхъестественном явлении, и только маленькие перила разделяли их. Тем более удивительно, что при этом она всё-таки стояла на берегу, а пассажиры всё-таки оставались на корабле.
Лишь потом стало ясно, что лошадь - слепая. Для неё не существовало ни шлюза, ни корабля: она чувствовала только протянутые к её морде ласкающие ладони. Она регулярно, несколько раз в день, выходила им навстречу, как-то ощущая прибытие того, чего не видела. Непонятным для людей образом она распознавала пропасть, в которой пенилась и бурлила, двигая корабли, то вспухающая, то опадающая вода. И как-то она до сих пор в неё не свалилась! Хранимая Кем-то, спокойно стояла на самом краю искусственного потопа и ничего не боялась. Кто-то из работников шлюза, сказал, что живёт она тут давно - они её приютили, и теперь "она вот так вот здоровается с каждым кораблём".
Казалось, лошадь вот-вот зайдёт на палубу - точь-в-точь как ослепительно-белый единорог на ярославских фресках первым входит в Ноев ковчег. Но... лошадь не была единорогом, а теплоход - Ковчегом, и двум мирам предстояло разминуться, оставив лишь смутную память друг о друге.
Восторгу Ромки буквально не было предела:
- Вот смотрите, мы же поднялись в шлюзе, как в лифте - а нас встретила лошадь!.. Да? Помнишь, мам, ты говорила вчера про... духовные лифты? Значит, эта лошадь - она как бы уже в раю. Раньше нас поднялась! Лифт опередила...