Пролез на чердак и нет его. Не видно. Лишь вылетают сонмами оттуда голуби – народные мстители.
Ненавижу голубей! Когда мне поставят памятник – обосрут ведь с ног до головы и не только критики, но и они, твари лётающие тут и сям.
Но вот мелкий появился снова. Держит в руках что-то непонятное. И сызнова, ползком по стенке, теперь уже спускается к себе обратно. Гадина-то какая редкостная! Падаль!
Но греховно роптать мне, запертому в башне из костей убиенных жыдами слоников. Отрыв от массы народной – не дается даром. Вот и приходится мне наблюдать, – кушаючи рисовые шарики, – нанаписанные мною жизненные эпопеи.
Но ребенок, прихвативши своих сподвижников, вновь отправился в путешествие по стенам родимого обиталища. Ползут они, как мураши, или курс доллара. Стремительно – не остановить – не углядеть – не измерить всей глубины и шири падения рублевого. Идет процесс странный.
Не замести всяким пургам наши тюбетейки и кипы! Ползут мальчики кровавые в глазах и по стенам. Ползут, родимые. И гоним сами мы пурги по мечетям и аулам, по фескам и синагогам, по чалмам и дацанам… Не ведая, что за дети термитами многогрешными ползают туда-сюда на чердак и обратно по стене панельной…»
Респондент – Семарь-Здрахарь. Москва, 5-й Первитиновый тупик.
Записал Чевеид Снатайко. 3-я Этновинтологическая экспедиция.
33. По местам боевой славы
– Му-у-ульки хочу! – выл Навотно Стоечко. – Мули! Мулечки…
– А нэту! – ядовито ответствовал Седайко Стюмчек.
– У! Дибливые фармаки! – Навотно Стоечко показал «козу» в сторону ближайшего и последнего на этот день драгстера, где ему в очередной, двадцатый, не меньше, раз отказали в выдаче солюцио эфедрини гидрохлориди трехпроцентови двадцать-ноль. Силов на передвижение в пространстве уже не было и наркоши сидели на лавочке у подъезда, обломанные, с чешущимися изнутри веняками и неублаготворенными торчилами. Нестремный с виду стрем-пакет стоял между ними. Но не судьба была ему вступить в действие. Не судьба…
– Бля, ну что же делать-то? – Навотно Стоечко раздвинул двумя пальцами шов на рубашке перед манжетой. Посмотрел на свой центряк, где виднелись уже совсем покоричневевшие и готовые в любой момент отвалиться коросточки от последних вмазок.
– А нечего делать, мой торчащий собрат! – Ответствовал Седайко Стюмчек. – Тяжкие настали ныне времена. И придется нам с тобой отныне вести трезвый образ жизни.
Мы забудем о баянах. Разучимся крутить метлы. И станем добропорядочными обывателями. Будем по вечерам втыкать в телевизор с футболом, а по воскресеньям глушить водку в объятиях трипперных подруг, радуясь, что вовремя бросили свои наркоманские похождения. И будем получать свой цирроз не от желтухи а от сивушных масел…
– Бр-р-р…– Навотно Стоечко передернуло от такой перспективы. – А без цирроза нельзя?
– Без цирроза нельзя! – Отрезал Седайко Стюмчек. – Это наша плата за удовольствие. Стандартная такая плата. Я бы даже сказал, что цирроз – это разменная монета…
– Гонишь. – Определил Навотно Стоечко.
– Гоню. – Согласился Седайко Стюмчек. – А что еще делать? Вмазаться сегодня вряд ли получится. Так лучше почесать языком, чем занимать мозги бесплодными мечтаниями об этом процессе.
– Мечтания… Процесс… – Передразнил Навотно Стоечко. – Наркоманы так говорить не должны.
– Так говорю я – и этого достаточно. – Возразил Седайко Стюмчек.
– Да, говори, что хочешь, а я помечтаю… – Навотно Стоечко махнул рукой и с головой погрузился в думы.
Прошло несколько минут. Седайко Стюмчек проверил стрем-пакет. Покрепче привернул крышечку на склянке с эссенцией, проверил наличие марганцовки, баянов…
– А ведь всего недели три назад мы торчали вон в том доме! – Вздохнул Навотно Стоечко, показывая на ближайшую девятиэтажку. – Сколько мы тогда сторчали? Пузырей пять?
– Четыре. – Автоматом ответил Седайко Стюмчек.
– …и все банки с вторяками заныкали за трубой. И они, небось, до сих пор там стоят…
– Да, вторяки тоже неплохо… – Пробормотал Седайко Стюмчек, пытаясь разобрать десятикубовый баян на составляющие.
– Пошли! – Навотно Стоечко резко встал. Ноги еще гудели от целого дня ходьбы, но он готов уже был к новым путешествиям. Да и цель…
– Куда ты влечешь меня, о, мой неуторчанный друг?
– За вторяками! В парадняк!
– Оставь эту идею, о, неугомонный. Ведь наверняка коварные женщины, что зовутся уборщицами, уже давно выгребли из-за трубы все пузыри и насладились вторякамив сугубом одиночестве, не поминая даже добрым словом тех, кто оставил там это богатство! – Разглагольствовал Седайко Стюмчек, уже поднимаясь в лифте на последний этаж.