Читали, крутили ломом маховик, подкручивали клапаны. Снова вращали маховик, спорили и опять брались за книжку...
А на берегу, у будочки, начиналось уже предпраздничное оживление. Даже в трюме им было слышно, как там смеются, играет гармонь, задорно фырчит моторная лодка, спеша переправить в обе стороны гостей.
Иногда над головами у них раздавались осторожные шаги по палубе, и вскоре в проеме люка появлялась любопытная физиономия, с извиняющейся улыбкой спрашивала:
— Поехали?..
Все трое поворачивались на голос, и, хотя никто не произносил ни слова, физиономия тускнела и тут же исчезала: так выразительны были их взгляды.
Во второй половине дня, все измазавшись, с газораспределением наконец покончили.
Двигатель зашевелился уже с другим, более мягким утробным звуком. Но тут же заноровился, отвечал совсем коротко, будто огрызался на своих хозяев за их неумение, надоедливость.
— Аккумуляторы... — сказал Олег, не глядя на Семена и Стрежнева. — Новые батареи посадили, дорвались без толку-то... — и полез наверх. Молча, с виноватым видом поднялись и Семен со Стрежневым.
Какая-то тетка подошла к трапу и, взмахнув рукой, решительно сказала Стрежневу:
— Дяденька, вези! Глянь-ко, нас сколь... Скоро ли на этой лодчонке?
Толпа, прислушиваясь, смолкла.
— Не готово, — ответил Стрежнев.
— Ну так что, плаваешь ведь, вези, — настаивала женщина. Стрежнев горько улыбнулся. В толпе кто-то сказал:
— Искра в воду ушла.
Несколько человек засмеялись, а другой голос добавил:
— Всегда у них так. Всю зиму на ремонте, а как лето — опять ремонтировать. Дурака валяют...
Стрежнев передернул плечами и перешел на другой борт. Семен зачем-то побрел в рубку, а Олег спустился в машинное, снова пытался пустить двигатель.
Стрежнев и Семен ждали. И хоть они не видели друг друга, в позах и во взглядах было у обоих такое, будто они напрягались вместе с двигателем и хотели помочь ему всей душой и телом.
После третьего оборота двигатель устало испустил дух, будто прошептал: «От-ступиии-тееесь...»
— Все, — тихо сказал в трюме Олег, но Семен и Стрежнев его услышали. Он вылез наверх. — Завтра от директора головомойка будет. Нужны дополнительные аккумуляторы... Может, на электростанции раздобудем?
Механик электростанции аккумуляторов не давал. Пришлось звонить главному инженеру на дом, чтобы он разрешил. Потом еще раз пришлось звонить ему же, чтобы в гараже выделили машину везти эти аккумуляторы.
Нагрузились и выехали уже в сумерках. На размокшей дороге заносило, встряхивало. Возле склада горючих материалов в черной страшной луже сели — ни вперед, ни назад! С машины сошел и выбрел на берег только Олег в сапогах с длинными голенищами. Потом он вернулся, на себе перенес Семена. Снова пошли в гараж, просили трактор, не скоро вызвали из дому тракториста....
Добрались до катера совсем ночью. Немой, виноватый, он все так же дремал у ночной гривы. Берег был совсем пуст, в будке не светилось и огонька.
Пока сгружали, пока по трапу затаскивали аккумуляторы на палубу, а потом спускали их в трюм, Стрежнев все время ругался. Он проклинал не только эту весну и начальника, а всю свою жизнь... Отводил он душу и после, когда ночным, чавкающим под сапогами лугом брели они снова с Семеном на брандвахту, которая уж обоим осточертела.
Семен же ничего не говорил, только время от времени ожесточенно сплевывал на сторону. И Стрежнев даже сквозь зло удивился его терпению, не мог понять, что за каменная натура была у Семена.
А Семен тайно проклинал себя, что не уехал в Тюмень вместе со всеми, сразу после смерти Панкратыча.
Когда в темноте добрались до старицы, брандвахты не было на месте. Была пустая вода и вокруг ночь. Даже сесть было не на что.
— Так ведь Федор и говорил утром-то... Как это забыли? — удивился Стрежнев. — Да ну как не забыть, — весь день в таком аду.
— На катер надо, — сказал Семен.
— Замерзнешь, не топлено... И дров, дураки, не заготовили.
— Ну, пошли в поселок, в общежитие к линейному.
— Спят все. Булгачить-то... Да, наверно, и места нет. Кто нам припас? Пойдем вон в контору хоть, на столах переночуем, немного осталось уж, — сказал Стрежнев.
— Все равно на чем, — согласился Семен.
Пожилая сторожиха открыла им, и они поднялись на второй этаж. В конце коридора возле окна стоял стол.
— Вон ложись на стол-то, а я на полу, — сказал Семен и лег возле стены. Потом одумался, встал и перешел поближе к печке. Положил под шапку два полена и тут же затих.
Стрежнев развернул возле окна стол, снял с себя фуфайку, сунул ее в изголовье на подоконник и тоже прилег.
Уснули быстро. И когда поднялась к ним снизу сторожиха, они уже ничего не слышали. Она поглядела, потом сходила вниз и осторожно подсунула под голову Семену какую-то одежонку.