В то самое время, когда бригада только переходила затуманенную Унжу, двинулся от своего поселка к Шилекше мастер Петр Чекушин. По привычке он вышел на лыжах и от самого дома начал ругаться, потому что лыжи в ослабевшем снегу проваливались. Еще с вечера запланировал он сбегать на Шилекшу утречком по насту, а тут — снова оттепель.
Ему надо было оглядеть реку, штабеля бревен по берегам, чтобы доложить начальству, готова ли Шилекша к сплаву. Самое главное — надо было узнать, вскрылась ли она, а остальное можно было и придумать, все равно проверять никто не пойдет. Ельник становился все гуще, и Чекушин взмок. Он продирался через чащу, придерживая на боку полевую сумку, которую всегда брал с собой. Брал не столько для дела, сколько для солидности. Он торопился, потому что с реки надо было зайти в барак, куда вчера вечером ушли из поселка две поварихи — молоденькая черноглазая Галя и полногрудая рыжая Настасья. Настасья была замужем, но муж у нее утонул два года назад, после него осталась дочь десяти лет, которая училась в одном классе с сыном Чекушина. Все это Чекушин знал, потому что жил с Настасьей в одном поселке Побочном. Еще и при жизни мужа поглядывал Чекушин на Настасью с вожделением, однако сильно не домогался ее — побаивался людской молвы и своей жены: Павлы, которую давно не любил... Павла была старше его, подряд родила ему дочь и сына, от тяжелой работы в лесу на обрубке сучьев она рано огрубела, состарилась, и Чекушин тяготился совместной жизнью с ней, хотя и понимал, что жить придется: куда денешься от детей.
Побочный — поселок небольшой, жизнь каждого здесь на виду, а он, Чекушин, партийный, и, случись что, станут разбирать на собрании, могут лишить еще должности. А за должность Чекушин держался. Родом он был из деревни, из бедного, но хорохористого семейства. Отец у него умер рано, потому что всю жизнь бедствовал, но хвастал и подворовывал. За это был бит однажды мужиками, из-за чего и отдал раньше времени богу душу. От позора Петр, старший сын, и ушел из деревни в леспромхоз. Долго работал лесорубом, был бригадиром, уезжал учиться на курсы, и к сорока годам выбился в мастера. Теперь считал себя навсегда интеллигенцией, поэтому ежегодно выписывал две газеты и журнал «Лесная новь». В поселке его побаивались, и многие от него были в зависимости. Он комплектовал бригады, отводил участки для работы, распоряжался машинами и тракторами, выписывал дрова... А как без всего этого прожить в лесу? К кому пойдешь, кроме мастера?
Чекушин пробирался заросшим берегом. Обходя заливину, он согнал крякву и горько пожалел, что не взял с собою ружье. Решил обязательно захватить в следующий раз. Не часто, но ружьем Чекушин баловался: иногда прямо из кабины лесовоза снимал глухаря с лиственницы или тетерева с березы. Но специально на охоту ходил редко, некогда было, поэтому охотникам настоящим завидовал.
Дойдя берегом до зимней дороги (дороги никакой не было, была просто просека, по которой вывозили зимой бревна на берег), Чекушин остановился. Он уже мысленно видел поляну, зеленые вагончики на ней и мягкие густые волосы Настасьи, которая сидит у топящейся плиты, выставила навстречу огню полные горячие колени, наверное, не спеша чистит картошку.
Чекушин хотел идти сразу на поляну, но был всего-навсего шестой час, и он подумал, что поварихи еще, пожалуй, спят, потому что спит сам комендант Сергей. В последнем он был уверен и потому решил пройтись Шилекшей еще выше.
Предчувствие не обманывало Чекушина: барак и вагончики были безмолвны. Сергей спал в своей маленькой комнатке у входа, а напротив, в комнате чуть побольше, отдыхали поварихи. Вчера, уже в сумерках, намучившись, они прибрели по негодной дороге, а точнее по санному следу от вагончиков, на поляну и сразу легли спать. И вот утро давно уже пело и голосило, свистало на всю округу птичьими голосами, а они этого ничего не видели и не слышали, будто предчувствовали, что явится скоро бригада и смешает у них всю жизнь, перепутает день с ночью.
Выбравшись из чащи, Чекушин заметил, что туман с восходом солнца поредел и лыжи уже по-новому шуршат о снег. Глянув на раскачивающиеся вершины, Чекушин понял, что южный ветер сменяется на восточный, оттого даже днем начинало подмораживать.
К полудню день закрепился — солнечный, морозный, немного ветреный. Однако в затишках все еще таяло.
Поварихи отвешивали в вагончике-магазине макароны, масло, считали консервы. На плиту поставили баки, вскипятили воду, но пока ничего не опускали, ждали.
И дождались Чекушина. Выйдя из лесу, он постоял на краю поляны, наблюдая, как над бараком и над одним из вагончиков поднимаются дымы и убегают к старой сосне, волоча за собой по белой поляне фиолетовые тени. Где-то на поляне ворковал тетерев, Чекушин прислушался, но так и не понял, где он поет, под старой сосной или где-то в глубине леса. Отдышавшись, он направился к вагончикам.