— Теплые... Хорошо сидела. Оставь-ко ты их ей.
— Дак не насиженные еще! — вновь и Чирок. — Дармовые...
— Это сверху, последнее попалось, — медленно разогнулся Сорокин и показал пальцем на яйцо в воде.
— Да отдайте вы ему одно! — с раздражением сказал Княжев. — Пусть берет, если у него одного не хватает, — и, не оглядываясь, двинулся дальше.
Все засмеялись, а Пеледов осторожно забрал шапку с яйцами и пошел за ельник к воде.
— Не найдешь... — кинулся за ним Чирок. Но Мишка опередил его:
— Иди, знаем где... Это гнездо мы давно храним.
И Чирок отстал, не зная, верить Мишке или нет.
На поляну пришли в этот вечер поздно, однако никто не собирался спать: Княжев сказал за ужином, что завтра на реку особо торопиться не стоит, выспаться надо. У него был свой расчет: работы оставалось немного, вода пока держалась, но опять почему-то не было Чекушина. А Княжев хотел, чтобы он видел зачистку своими глазами. Другое дело — люди измотались, и надо было дать им роздых перед обратной — дальней дорогой.
Мишка, услышав о позднем подъеме, уже точно знал, что утром будет в шалаше: это была последняя возможность побыть на току.
Ночь была теплая, парная. Мишка и выспался, и в шалаш пришел вовремя. Густой синевы небо додремывало над вершинами спокойно, без напряжения, кое-где поигрывая чистым мерцанием звезд. Едва Мишка забрался в шалаш, как в лесу раздалось шипение — сразу несколько тетеревов зло перекликнулись и тут же гулко захлопали крыльями. Ночной воздух шумел от их могучих взмахов — и сверху, и справа, и слева... Стая приземлилась, была минута молчания, а потом заурчали по очереди — один, второй, третий...
Еще темно было на поляне, едва различались самые крупные сосенки на ней, а ток уже шумел вовсю. Мишка не видел ни одной птицы, но хорошо слышал даже шорох перьев. Кто-то ворковал совсем рядом от шалаша, и боязно было дышать...
Дважды тетерева замолкали, перелетали друг к дружке по поляне, хлопали крыльями, потом все начиналось сначала.
Старик постоянно держался отдельно ото всех. Вернее, он был в центре тока, но близко к нему никто не подбегал и не подлетал. Мишка пригляделся уже и следил за ним, потому что он был крупнее всех и пел больше всех. Казалось, токовика мало интересовало, как поют другие петухи. Он был занят только собой. И Мишка, неотрывно наблюдая за ним, уважал его за эту самостоятельность.
А утро шло своим обычным заведенным порядком. Как всегда с рассветом, пролетела над поляной ворона, прокричала на весь лес. Правда, раньше она летала в сторону Побочного, теперь же в обратную сторону, к бараку: с приходом весновщиков она сразу поняла, что лучше кормиться на поляне возле вагончиков, чем летать в поселок. Изо всех лесных жителей заметили воронью хитрость только две сороки и стали опережать ее поутру. Но ворона тоже поняла их и потому с ночи начинала орать на весь лес, давая знать сорокам, что летит. И они, торопливо ухватив что-нибудь в клювы, отлетали к опушке.
Сейчас, сорвавшись без добычи, обе сороки ждали своей очереди тихо. А лесом кто-то осторожно шел. Очень осторожно. Однако они все равно учуяли и затрещали на весь лес.
Крайние к сорокам тетерева насторожились, на всякий случай отлетели в глубь поляны, и ток продолжался.
Мишка тоже заметил беспокойство сорок и стал следить за краем леса. Скоро качнулась лапа старой ели, и любопытно выглянул человек. Он тянул шею, пытаясь увидеть за малыми сосенками тетеревов. Мишка по шапке узнал Чекушина и терялся в догадке — что же делать? А токовик пел, все больше набухая от своей важности, силы...
Чекушин, пригибаясь и держа понизу ружье, осторожно переходил от сосенки к сосенке. Красться было хорошо: снегу уже не было, и влажная земля глушила звуки.
Но как ни тихо крался он, а тетерева насторожились, один за другим они переставали петь и тянули вверх шеи. Только Старик ходил и ходил взад-вперед по своему травянистому гребешку и ничего не замечал.
«Его и снимет сейчас!..» — подумал Мишка и тут же, выдавив стенку шалаша, кинулся на середину тока. Тетерева, бывшие наготове, снялись сразу и низом, огибая Мишку, полетели в лес.
А Старик растерялся: от опасности он всегда улетал в сторону сосны, но сейчас от сосны бежал прямо на него человек и размахивал шапкой. Токовик взвился свечой и как-то неохотно впервые полетел в другую сторону. Он не видел Чекушина, присевшего за сосенкой, летел прямо на него и был сбит наповал, не успев понять, что случилось.
Мишка прибежал в вагончик прямо к завтраку. Люди уже сидели за столами. Сдерживая дыхание, Мишка подсел к окну, расстроенный, опустошенный... Он не мог никому рассказать, что случилось, но и в себе держать это было невозможно. Он хорошо знал, что его никто не поймет. А перед глазами все стояло, как черным тугим комом токовик бухнулся в сосенки. И Мишка не мог простить себя.