— Да чего нести, — подошел Луков и тоже снял свой рюкзак. — Забирай по одной и неси, где хочешь!
— Как я раньше-то не догадался! — удивился Княжев. — Несу и несу...
Засмеялись, разобрали бутылки и снова двинулись дальше. Пеледов, оказавшись возле Мишки, шел молча, и Мишка мучился, хотел все сказать ему слова благодарности, но мешал Шаров, шедший рядом, который все равно ничего бы не понял...
А время, последнее время, уходило — Побочный становился все ближе, и Мишка понимал, что расстаются они с Пеледовым надолго, может, на всю жизнь.
Чекушин спал беспробудно. Все время, пока он храпел, навалившись на стол, девчонки осторожно мыли посуду, старались не греметь и искоса поглядывали на него. Настасье то казалось, что Чекушин притворяется, тянет время до ночи, чтобы опять начать приставать к ней, то думалось, что вымотался он совсем и проспит теперь до утра.
Низкое солнце стояло над лесом и освещало вершину старой сосны, на которой сидел тетерев. Он давно там сидел и видел, как ушла с поляны бригада и стало возле барака тихо. Это был Косохвостый. Он уже второй вечер сидел на этой вершине, прислушивался и оглядывался, ожидая, что вот-вот вынырнет из леса Старик и сшибет его жесткой грудью со своего законного места. Но Старика не было, и Косохвостый успокоился. Оглядевшись еще раз, он принялся полегоньку ворковать прямо тут, на вершине.
Услышав его, опушкой поляны пролетела Желтая. Она села на елку, поквохтала и перепорхнула в центр поляны на низкие сосенки. Косохвостый угрожающе прошипел и спланировал с вершины прямо под эти сосенки.
В это время Чекушин проснулся. Он встал, выглянул из вагончика — на поляне глухо рокотал голос Косохвостого, но сейчас было не до этого.
— Где бригада? — спросил он, повернувшись к девчонкам.
— Ушли, Петр Макарыч, — с безразличным видом ответила Настасья.
— Давно?
— Еще засветло...
Чекушин потихоньку выругался и спросил уже требовательно:
— А что не разбудили?
— Бригадир не велел, — соврала Настасья.
— Та-ак... Ясно-понятно! — Чекушин увидел на соседнем столе раскрытую бутылку, подошел и налил себе в стакан. — Закусить-то дайте? — попросил уже ласковее.
Галя выставила на полочку раздатки две тарелки, Настасья налила ему крепкого чаю.
— Молодцы, девчонки! — забирая еду, сказал Чекушин и в упор поглядел на Настасью. — Сами-то идите?.. Хорошо гуляем, а? Зачистка!
— Мы уже выпили, Петр Макарыч, — опять потупив глаза, ответила Настасья. — Теперь вот голова болит...
— Ну, спасибо вам, хорошо варили, ясно-понятно! Самая ударная бригада у нас... — Чекушин выпил, поел и поправил на бедре сумку, которая как-то тяжело давила ремнем плечо. Он раскрыл ее проверить, все ли документы тут, и скорее захлопнул: в сумке была непочатая бутылка водки и железная банка свиной тушенки. «Княжев... — с благодарностью подумал Чекушин. — Настоящий мужик».
Не спеша, основательно поужинав, Чекушин, уже снова запьяневший, в благодарность пожал руки поварихам, велел все мыть, прибирать, попросил у них четвертинку хлеба и направился к выходу. На пороге остановился, сказал:
— На Лух мне надо, там бригада работает. Ночевать, может, к вам приду...
Настасья скоро ответила:
— Мы спать ляжем, Петр Макарыч, закроемся. Умаялись... Если что, ложитесь здесь. Тут тепло у плиты. Ключ в замке будет...
Чекушин все понял, ответил уже с улицы:
— Погляжу... До свиданья.
В лесу быстро темнело, небо заволакивали тучи, и Чекушин шел почти на ощупь. Он торопился, но ничего не боялся, шел как хозяин в своих законных обжитых владениях.
Из лесной чащи наконец он увидел проблески костра, осторожно приблизился к берегу и, не вылезая из густого ельника, пригляделся. У костра никого не было, река шумела под мостом, и слышно было, как где-то в темноте негромко переговариваются сплавщики. На том берегу двигалась красная точка, и Чекушин понял, что там кто-то, работая, курит. Значит, все шло хорошо.
В слабом свете костра он набрал поблизости сушняку, кинул в огонь и присел на лапник. Подумал, достал нож, проткнул им в двух местах сверху консервную банку и поставил ее на жар. Пока разогревалась тушенка, он выстрогал ножом лопаточку вместо ложки и стал ждать. На вытапливающийся из банки жир он экономно клал кусочки хлеба. Пропитываясь жиром, хлеб потрескивал и пригорал сверху, пахуче распространяя запах, напоминающий о доме.
Редко удавалось Чекушину посидеть вот так одному у костра, помечтать о жизни, отвести в неспешности душу. И смешно вроде, а все некогда было: семья, заботы о доме, о бригадных делах уже давно забрали его в крутой оборот, и не видно было никакого просвета. Он и теперь боялся, что вот сейчас придет кто-нибудь из-под моста греться к огню и нарушит его праздник. Поэтому не стал ждать, когда прогреется полностью банка, а достал из кармана стакан, взятый в вагончике, и налил в него из бутылки.