Выпив и закусив, он не спеша покурил, задумчиво глядя в огонь и мысленно одобряя себя за находчивость, потом спрятал бутылку и банку под елкой, свернулся на лапнике и, чувствуя лицом тепло огня, незаметно уснул.
Он проспал до полночи. Костер почти погас, река по-прежнему шумела о сваи. Прислушался — сплавщиков под мостом уже не было, но бревна плыли хорошо — он не видел, но слышал это по плеску воды и шороху бревен друг о друга. «Ушли, мерзавцы... — подумал он, — как будто мне одному только и надо».
От холода и от досады он выпил еще, оживил костер и прилег снова. Все-таки в последние дни он сильно вымотался: почти в одно время на двух малых реках шла зачистка, потом козел на Лухе, расчет бригад... И ему везде надо было успеть, все знать и решать немедленно, на свой страх и риск. Теперь, когда наступил перелом в работе, можно было дать и передышку себе. Хотя бы вот так, возле костра.
Пеледов, наверное, тоже чувствовал, что они с Мишкой больше не увидятся.
Поэтому, не сговариваясь, они сошли с дороги в сторону, пропуская вперед других, и остались, как бывало на кобылке, вдвоем.
Пеледов, к удивлению Мишки, был не пьян и как-то хорошо настроен.
— Ну, теперь мать обрадуешь деньгами, — сказал он с лукавой усмешкой. — Не пропьешь?
Мишка смутился:
— Я не пью...
— И не учись, ни к чему это. От таких чекушиных добру не научишься. — Он как-то неожиданно, враз заскорбел лицом и сказал уже с горечью: — Хорошо, что есть еще такие мужики, как Княжев. Этих он пока побаивается, а то бы и не так обобрал. Я ведь этого ухарца знаю! Сейчас лежит где-нибудь под елкой, сам пьян и нос в табаке...
— Разве он нас обманул? — удивился Мишка.
— А то нет! Зачем бы он стал вызывать вас за такие версты? Знает, что спорить не станете... На ком же и выезжать, как не на сезонниках? Да и то знает, что эти люди не обманут. Совесть, она у крестьянина в борозде... Всегда было так. Совести не дано обрести невесомость. А уж если и это случится — жизни конец.
Мишка смутно понимал то, что говорит Пеледов, и не очень старался понять. Пока надо было просто запомнить, чтобы разобраться, обдумать потом. Ему нравилось, что Пеледов любит их бригаду, уважает ее и пришел работать, быть может, даже в ущерб своему заработку: «Значит, тоже для себя что-то решает».
— Но, я полагаю, человечество вечно на Земле, — продолжал вслух думать Пеледов, обходя белевшую от ночного неба лужу. — Жизнь, раз она началась, уже не имеет конца. Вот сколько лет живу, изранен, измотан, а душа не стареет. А может, оно и на самом деле так: человек умирает, а душа переходит в траву, в жуков, в птиц... И опять живет. Ты как думаешь, был когда-нибудь птицей, сосной или зайцем? — Пеледов поглядел на Мишку улыбаясь.
Мишка ничего не ответил, но почувствовал, как нервная дрожь прошла по его телу, как тогда перед грозой в шалаше.
— Ну, ты не мучайся этим, тебе еще рано... Это я от старости. Оттого, что своя жизнь не удалась. А вообще-то есть даже такая философия... Но если так, то за жизнь боремся мы все вместе, заодно с травой, лесом, зверьем... Значит, все вместе противостоим и любой смерти, любой войне. А?..
Пеледов знал, что Мишка ему ничего не ответит. И не был уверен в том, поверит ли он ему. Но хорошо понимал, что мысли или забываются, или прорастают. У молодых почти всегда прорастают. Он был рад, что встретил на весновке Мишку. Сам не ожидая того, он вдруг понял в эти дни, что давно ждал такого парнишку, все послевоенные годы... Он наивно верил, что из этих мест, из лесов этих может, должен выйти хоть один великий человек. Иногда он жалел Мишку и сомневался, верно ли поступает. Наблюдая за ним, видел, как тот мучается, охраняет утиное гнездо, бегает на ток, и сам мучился.
Иногда жалость побеждала, и тогда Пеледов пытался разуверить Мишку в сказанном... Но на второй день злобная решимость подымалась в нем с новой силой, и он начинал все сначала. «Только бы вытерпел, не сломался...» — думал он и следил за Мишкой постоянно.
Для того чтобы довести разговор до конца, он сегодня даже выпивать не стал. Хотя ему и хотелось: так хорошо сидели в вагончике напоследок. Но боялся, вдруг приступ будет.
Уже приближались к огородам ночного поселка. Мишка все хотел сказать что-нибудь доброе Пеледову, и чем ближе подходили, тем больше чувствовал, что так ничего у него и не получится. Пересекали какую-то сырую низину со слабым ручейком на травянистом дне, и Мишка догадался, что это та самая стремительная снеговая речушка, возле которой, как шли сюда, сидел он на прясле покосившейся изгороди. Он удивился, как давно это было, будто вечность прошла. «Ну вот, теперь, значит, пришли...» — сказал он сам себе и вздохнул.