Так для Стрежнева началась последняя его навигация.
Лес и лес...
Кроме Стрежнева с Семеном, в кузове машины тряслись еще трое: закутанная женщина, мастер из Сосновки и молодой капитан из затона — Яблочкин, которого, осенью вроде, разжаловал новый начальник в матросы. Говорили, ночью шел он в затон на своем катере без ходовых огней. Стрежнев не удивился тогда и не стал допытываться: в затоне около сотни капитанов, за всеми не уследишь. Да и не до этого было в то время. Но теперь, на досуге, вспоминал Стрежнев, как однажды ехал на его катере матрос этого капитана, вез на недельную вахту целый мешок картошки.
— Куда ты столько? — удивился тогда Стрежнев.
— А на всю команду, — ответил парень. — Капитан у меня ничего не возит и денег на продукты не дает. Да еще на бутылку иной раз просит... А намекнул как-то — говорит, выгоню. Просто не знаю, как навигацию доработать...
Мало приходилось Стрежневу встречаться с Яблочкиным, а после того разговора и вовсе не хотелось.
Куда он ехал теперь, зачем, Стрежнев не знал, да и не желал знать и так тяжело. Был Стрежнев на всех зол. «Пусть делают, что хотят, наше время, видно, прошло. Два месяца до пенсии, докантуюсь как-нибудь — и шабаш! Пусть устанавливают свои, новые порядки. Поглядим, не вспомнят ли нас, стариков. Валяйте...» — думал, привалившись спиной к кабине, и то дремал, покачиваясь вместе с промерзлым скрипучим кузовом, то глядел, как сзади за бортом вихрилась снежная пыль. Здесь, в лесу, было потише. Только по вершинам сосен-семенников, высоких, как заводские дымящиеся трубы, тащило волоком вьюжную муть. Низкое, будто осевшее, небо было по-зимнему скучно, в измятых, мышиного цвета тучах, которые на лету все расплывались, таяли, сливаясь заодно с вьюгой, с нищим светом всего этого полумертвого дня.
И на дороге тоже скука — однообразно-бело, даже ворон нигде не видать. Э-эх!.. И не подумаешь, что конец марта!..
А машина рычит, рвется, и только мелькают, суетятся по обе стороны красноватые стволы сосен.
«И куда, зачем?..» — все еще как бы не понимал Стрежнев. То, что надо будет в Сосновке ремонтировать чей-то чужой, застигнутый по осени ледоставом катер, не укладывалось в голове. Всем нутром своим Стрежнев еще протестовал, не сдавался и будто ожидал какого-то избавления: так привык к мысли, что и закончит тридцать первую навигацию на своей родной «пятерке».
Понимал он только, что едет туда, куда вовсе не надо ехать, потому что так или иначе (он в это верил твердо) надо будет скоро возвращаться. Но когда и под каким предлогом, было еще не ясно, надо было додумать, но вместо этого в голове все время вертелась какая-то ерунда...
Миновали не замерзающий никогда ручей — Каменный Плес, над которым всю зиму клубится пар, и начался лес незнакомый, как бы уже чужой. И Стрежнев стал постепенно осознавать, что вот он снова не дома, а скоро будет и еще дальше, и просто так обратно не прибежишь: от Сосновки восемнадцать верст.
И стала приходить злость на себя за то, что сидел в кабинете, как старый глухарь, молчал, слушал этого мальчишку, а надо было встать, махнуть рукой и вовремя хлопнуть дверью.
«На кой черт нужен мне этот рыдван! — думал он. — Ну ладно, припоздал, я свое дело знаю. Мой катер почти готов. Только покрасить да перебрать движок, потом кое-что по мелочам — и все, работай! Заменять ничего не надо. Ведь что и наделал, черт плешивый!.. Не спросил его, кому и отдал-то. А поди, такому же субчику, как сидит вот в шубе-то...»
И Стрежцев покосился на молодого капитана. Тот пускал по бараньей шерсти поднятого воротника струйками дым — курил, не снимая перчаток.
Семен, сунув руки в карманы, отрешенно глядел в сторону, в глубь леса, мастер дремал, а женщина все поправляла платок, все больше закутывалась, хотя и так были видны у нее только глаза.
«Да что спрашивать — молодой, зеленый. Какой это начальник!..»
Стрежнев поежился, глянул презрительно еще раз, чтобы уж больше не глядеть, на капитана, вобрал голову поглубже в куцый воротник фуфайки и тоже достал сигарету.
«Ну, я тебе наремонтирую, жди...» — нашел наконец Стрежнев то, что искал в своих думах, и немного успокоился.
А получилось все так.
Когда Стрежнев с Семеном переступили порог, начальник ремонтно-транспортного участка Чижов, застегнутый на все пуговицы флотского кителя, уютно сидел в дали кабинета, склонившись, что-то писал, показывая пришедшим молодую розовую лысину. Мельком, не переставая писать, он глянул из-под светлых бровей, спросил буднично:
— Ну что, нагулялись?
И Стрежнев остановился: по едва уловимой нотке в голосе начальника ухватил он что-то недоброе и поэтому не пошел к столу, как бывало при Панкратыче, прежнем начальнике, чтобы стряхивать там пепел в его пепельницу, пошучивать, ввертывать вовремя крепкие словечки...