«Востер», — отметил про себя Стрежнев и достал новую сигарету.
Механик, не вынимая рук из карманов, медленно, большим кругом обогнул катер, приглядываясь к нему, остановился возле носа, попробовал каблуком луг, задрал голову — зачем-то оглядел столб и провода над катером; потом присел, стал разглядывать вмятины на корпусе, переходил от одной к другой...
Семен и Стрежнев следили за ним, сдерживая улыбку.
— А ты подальше, подальше полезай. Не бойся, не измараешься! — наставительно посоветовал Стрежнев.
Но механик поковырял циркулем во вмятине и, не глядя на них, подошел, сел рядом. Закурил тоже.
— Ну, что за эти дни поделали? — поинтересовался спокойно.
— Не видать? — осторожно спросил Семен.
— Как зимой было, так и теперь... Кроме мачты, ничего не вижу. Скажи, капитан.
Но Стрежнев насупился: за тридцать лет на реке никогда еще не записывали его в лодыри. Под конец угодил. Да и выговаривает-то кто. Парнишка! И пусть линейный был прав, но казалось Стрежневу, что они там тайно сговорились с Чижовым и оба ехидно измываются над ним напоследок. Вспомнилось, как уезжал, и опять пожалел, что вгорячах забыл, не прихлопнул по столу перед самым носом у Чижова медицинской справкой, что лежала в кармане, не ушел сразу домой. Оплошал!.. А теперь уж поздно. Расхлебывай вот. Но он решил еще пока не сдаваться: «Вы хитры, а я тоже не лыком шит».
— Я вам эти дни прогулом поставлю...
— Да?.. А ремонтировать сам будешь? — очнулся Стрежнев.
— А вы что, гулять приехали?
— Ну, и не ломить. Мы тебе не котельщики и не плотники. Людей давай, а потом покрикивай.
— Так вы что, готовую баранку настроились крутить? Сидели бы дома, ждали, когда лед пройдет.
— Ищите с Чижовым хороших, раз мы не годимся... Только не забудь пакли им выписать, днище-то хоть проконопатят, — сказал и отвернулся Стрежнев.
Линейный насторожился, часто замигал, соображая.
— Какое днище?
— А иди погляди, какое.
Механик нерешительно встал, медленно пошел и лег под катер.
Оттуда он вылез совсем другим, обмякшим. Снова обошел вокруг катера. Стрежнев в это время наклонился к Семену, спросил потихоньку:
— Как его дразнят?
— Олег вроде.
— А по батюшке?
— Не знаю...
Линейный сел на осину, спросил уже без запала:
— Так что будем делать?
— А вот решайте, вы инженеры, — ответил Стрежнев.
— Дубляж придется ставить...
— Валяй!.. Инспектор Регистра хоть крапивы тебе в штаны сунет.
— Почему?
— А вы, инженеры, лучше должны знать, где можно, а где нельзя заплатки лепить!
— Н-да-а...
Помолчали.
— Вот что, Олег батькович, — начал солидно Стрежнев, — зря не кипятись, а давай толком... Иди, значит, к главному инженеру да узнай, может, не стоит и ремонтировать-то.
— Как это?
— А так... Ну-ко глянь, в ведомости-то записано ли.
Механик достал из нагрудного кармана тетрадку. Полистал. Ни в разделе «Корпус», ни в «Сварочных работах» о трещине не говорилось.
— Ну вот! — оживился Стрежнев. — Они и знать ничего не знают, а тут расхлебывайся. Пусть идут да смотрят сами, решают.
— Ладно, пойду уточню, — сдался механик. — Только что-нибудь делайте, не сидите. Что вы, на самом деле!
Стрежнев неопределенно хмыкнул, сказал негромко:
— Давай беги, беги... — а сам подумал: «Пусть побесятся, не одним нам «сладкая жизнь».
Олег, как-то неестественно избочившись, пошел по дороге через гривы к далекому белому домику, выглянувшему из бора.
— Ну что, давай хоть винт собьем, что ли, — сказал Семен. — Привезли, так заменить надо...
— Да куда ему винт, на берегу-то! Хотя давай. А то и взаправду прогулы поставит — в затоне кто-нибудь обрадуется. Найдутся...
Не скоро они сняли измятую изуродованную насадку, ограждающую винт. А потом до темна по очереди ахали осадистой кувалдой по бронзовой болванке, упертой в ступицу винта. Один держал эту болванку, другой бил. Потом менялись. Оба часто дышали, взмокли, но не отступались.
Ушли только после того, как винт тяжело шмякнулся на вяло осевший, будто вздохнувший луг.
На другой день линейный пришел вместе с главным. Они кругом оглядели корпус, после этого главный снял свое короткое пальто, протянул его Стрежневу, шутливо сказал:
— А ну, раздевайсь, давай меняться!
От его шутливости, легкодушия стало покойнее, проще, и к Стрежневу будто опять на миг вернулись прежние времена.