Но команда на месте, в сборе.
Не произносится длинная речь, приберегаются до поры разговоры. Сосредоточенны, серьезны усталые лица. На любой посудине все ждут в этот момент лишь одной фразы, которую, как команду, произнесет старший судна — капитан или шкипер.
«Морозим рули!» — скажет он. И в ответ все разом вздохнут с облегчением.
Последний день навигации закончен. С этой минуты все вроде бы уже и не на работе. А просто собрались свои, затонские люди, чтобы обсудить, подытожить навигацию, поговорить в открытую, все выяснить, успокоить на целую зиму душу.
И неважно, что нет такого закона в Правилах плавания. Не внесен он пунктом и в судовой устав. Он родился сам по себе, живет незаписанным: о нем помнят и так.
Это случайно брошенное кем-то «морозим рули» звучит уже как символ. Тут разумеется и благодарность катеру за минувшее плавание, и благодарность друг другу, и общая радость за добрый конец навигации.
...Все холоднее в кубрике, но все жарче разгорается разговор. И говорят уже не только о винтах, двигателях и ходовых знаках, а до хрипоты спорят, выясняют, много ли нынче в бору белки, чья лайка звонче одергивает ее воздушный скок, на какую блесну лучше берет в Ореховом озере полукилограммовый черноспинник окунь...
И вот начинают переходить по льду с катера на катер. Идут и зовут друг друга в гости. С презрением к холоду распахиваются настежь иллюминаторы, нехотя лезет на мороз в их железные горловины табачный дым...
Незримо убрался ужатый морозом день. Цепенеет уставший отработавший караван. Тихо, успокоенно по лесам вокруг.
Но все скрипят, ноют в ночи промерзлые трапы, гулко отдают под сапогами железные палубы, волной вскипает призатихший было заполуночный разговор.
Ледостав...
Морозят рули.
Легкий весенний сон сморил исхлопотавшуюся землю. Нежилась в теплой темноте влажная хвоя боров. Мелко дрожали в журчащем сонном течении на разливах кусты, и отдыхали расслабленно в прохладе ночи усталые, высушенные годами суставы старушки брандвахты.
Трое на ней — Федор, жена его и Семен — давно уже спали.
Поулеглось от воспоминаний на душе и у Стрежнева, сонно затуманилось его разгоряченное воображение. Он вздохнул, повернулся на другой бок и повыше поддернул колючее казенное одеяло.
Спи, капитан, — все твое, все с тобой.
Семен вытер ветошью руки, оглядел двигатель, спросил Стрежнева :
— Пробуем, что ли?
— Сейчас... — Стрежнев стал проверять краны.
— Да все открыто... Нажимаю.
— Сейчас... подожди, — сказал Стрежнев. — Жарко что-то, пойти наверх, дохнуть, что ли... Закури-и...
И он полез на палубу. Вылез за ним и Семен. Оба присели на фонарь, глядели на реку.
— Тихо, приморилось, — сказал Стрежнев. Он нарочно оттягивал время, думал: «А вдруг откажет... и поведут с позором в затон на буксире».
И для Семена запуск был тоже как экзамен. Однако оба старались скрыть свое волнение. Семен украдкой глянул на Стрежнева, но тот поймал его взгляд, понял по-своему.
— Кхы, кхы... пойдем, — сказал Стрежнев и кивнул на люк.
Спустились. Семен встал наготове у щитка приборов, сосредоточился, как верующий перед молитвой. Стрежнев молча качал масло, и стрелка манометра, подрагивая, помаленьку двигалась вверх. Вот она остановилась возле цифры 2, Стрежнев с натугой качнул еще раз и сделал шаг назад.
— Ну?.. — отрешенно сказал Семену.
Семен вдавил кнопку стартера. Тяжело, медленно повернулось внутри двигателя.
Оба ждали: сейчас еще раз вздохнет, проворотит, стрельнет чихом и пойдет...
— Чах! чи-чша-ша-а-а... — виновато выдохнул дизель и стал.
Переглянулись, Семен отпустил кнопку.
— Застыл, — сказал он. — Покачай еще масла.
Стрежнев покачал. Семен снова нажал кнопку. И снова три тяжелых оборота, и опять тяжелая тишина.
— Не возьмет, — заключил Семен.
Пробовали все подряд. Старались как можно больше облегчить двигатель: открывали клапаны, держали у решетки всасывающего коллектора факел — подогревали воздух... Но двигатель тяжело, будто хромой, едва волочился за стартером, изматывал его слабые силенки.
И опять проверяли все сначала: насосы, угол опережения подачи топлива, фильтры, краны, солярку...
Все было исправно, но двигатель не подчинялся.
— И чего ему надо, уперся, как бык... — вздохнул Семен.
Оставалось непроверенным только газораспределение.
И оба теперь думали об этом, но оба молчали, потому что не знали оба, как его регулировать.