Ещё одной бессмыслицей было само бегство. Меральде Каллепс, остальным свидетелям преступления и даже вору некуда бежать. Так или иначе, всех присутствующих сегодня в музее, отловят и доставят на допрос. И не только потому, что синки архангелов в точности запечатлели их лица или экспресс, курсирующий между старой библиотекой и городом Солазур, зафиксировал оплату проезда с их счетов. Такие разбирательства могли разве что существенно отдалить неприятную встречу с герцогом Хари, но не отменить. Гарнизон в равной степени найдёт девушку и в общежитии Университета, и дома, в родном посёлке Хаз, до которого ей всё равно ни за что не добраться, и в раскинувшихся на десятки километров джунглях. Никому не удастся покинуть Мистолию, потому что, кроме королевства и густого тумана вокруг него, ничего больше не существует.
Как жительница окраины, Меральда не очень-то в это верила. Иногда, когда небо было особенно тёмным и пустым, в мглистой гуще на мгновение можно было разглядеть далёкий отсвет, промелькнувший так быстро, что не успеешь моргнуть. Проверить свою еретическую гипотезу она не могла — перед стеной тумана стояла ещё одна стена, рукотворная, сложенная королевством незадолго до полной утраты письменности. А может, не просто не могла, но и не хотела. В старых музейных синках хранилось множество трансляций того, как люди уходили в эту чудовищную серую хмарь. И не меньше записей о том, что они никогда не возвращались, будь то академики, увешанные аппаратурой, как праздничными гирляндами, исследователи на оборудованных вездеходах, беспечные романтики, еретики, самоубийцы, смертники или безумцы. Впрочем, то же касалось самоходных механизмов и лётных машин, — связь с ними прерывалась почти сразу. Имелись и свежие трансляции с полевых испытаний Академии Инженеров, наглядно доказывающие, что сколько бы тысячелетий ни прошло, человечеству не удастся продвинуться вглубь этой тайны ни на йоту. А пока королевство защищало своих граждан от порока, упрямства и сумасбродства так, как умело.
Сейчас Меральда думала, что с удовольствием шагнула бы в неизвестность. Вряд ли это страшнее, чем выпрыгнуть в окно. И уж точно не страшнее застенок Каструм-Мара, главной цитадели города Мираж. Именно там герцог Хари выпотрошит не только её синк, но и её саму, до последней мысли, а потом вышвырнет в туман как антиобщественный элемент. За ту толику недоверия, иногда самовольно проскальзывающую в её голове, за попытку побега или просто за косой взгляд. Теперь, когда архангелы гнались за ней своим утомительно медленным, строевым шагом, их нерасторопность больше не казалась девушке смешной. Скорее наоборот, давила и угнетала, выглядела как умышленный способ ещё раз доказать беглянке, что бежать некуда. И, несомненно, служила лишним подтверждением извращённой жестокости герцога Тобиэла Хари, а по совместительству — главного комиссара Мистолии. С прошлого полнолуния весь Университет гудел словно улей, студенты обменивались трансляцией с казни прислужницы, попавшейся на краже яблок с королевской кухни.
Вокруг так много народу, что кажется будто сам воздух наэлектризован, но возможно всё дело в близости тумана, его промозглых тёмно-серых клубков, неспешно размешивающих молочную пелену. Первоисточник фокусируется на женщине в белой сорочке, пытается через головы заглянуть в её глаза, полные паники и отчаяния. Она размахивает руками, с силой стискивая зубы, но архангелы обступили её и, по своему обыкновению, медленно и даже лениво теснят к туману. К кадрам примешивается чужая грусть, бессилие и жажда справедливости. Взгляд падает на фигуру комиссара, развёрнутую немного боком к зрителю, его рот искажается в гримасе брезгливости, словно тому хочется плюнуть напоследок в лицо воровке. Тут синк обливает зрителя жгучей ненавистью, почти кислотой, такой реальной и едкой, что трудно понять, кто испытывает эту эмоцию на самом деле. Мысли первоисточника как на репите кричат «Это же просто яблоки! Нельзя казнить человека за кражу еды!». Прислужница, наконец, поворачивается, со спины рубаха насквозь пропиталась кровью, скомкалась и прилипла. Она делает свой последний шаг, исчезая во мгле, а трезубцы скрещиваются в том месте, где теперь уже никого нет.