— Съездите со мной завтра в таверну? Мне нужно поговорить с Ионой Флетчберг.
— С храброй инженеркой? Валяй. О чём будете беседовать?
— Хочу узнать, чем она занималась в архиве и почему оказалась среди задержанных. Сами сказали, свидетели охотнее делятся информацией с теми, кто не носит белый мундир. И кто-то должен предупредить её о миражийских методах добычи иногородних невест.
— Не драматизируй, силком тебя никто бы не потащил.
На самом деле, Меральда не рассчитывала на показания Флетчберг, ей нужна была оценка случившегося с точки зрения инженера. Не зря в Академии преподают такой предмет, как криптография. Само его существование допускает наличие способов обмануть нейроинтерфейс. Если архангелы беспрепятственно изымают трансляции с чужих браслетов, может, некий умелец придумал обратную программу и подбросил Хотису снимок? Её не оставляло чувство, что Алес Роз что-то знает об этом недочёте в безопасности передачи данных и именно поэтому старается как можно реже надевать синк.
Пока она размышляла о недоступных ей технических тонкостях, профессор заснул. Лоскутки были ещё немного влажными и, чтобы тоже не задремать, девушке потребовалось чем-то себя занять. Приглушив свет, она сбегала в гостевую спальню и принесла для Алеса одеяло. Без своих многочисленных масок, расслабленный, утонувший в обличающей первобытности сна, он был похож на растерянного мальчишку. Хотя почему похож? Он и был им. Несмотря на то что давно вырос, возмужал и добился успеха, Роз всё равно оставался напуганным ребёнком, в одночасье лишившимся матери. И тщательно прятал его под слоями нездорового цинизма, словно позорное клеймо. Когда он лежал вот так, мятущейся душой наружу, робкий и потерянный, Меральде хотелось обнять его, погладить по волосам и пообещать, что всё непременно будет хорошо, как поступила бы с ней её мама. Предательские пальцы едва не коснулись линии скул, но студентка опомнилась и отдёрнула руку.
Досушив кусочек ткани на термалитовой плите, она устроилась за столом и неловко зажала мел всей пятернёй. Запись получилась размашистой и корявой, к концу суррогатной страницы суставы разболелись с непривычки. Второй ладонью девушка припечатывала жёсткую ткань за уголок, чтобы та не ёрзала по дубовой поверхности. И давила так сильно, будто проверяла, что сломается первым — массив дерева или её запястье. На поиск нужной трансляции ушло бы всего несколько минут, но Меральда решила для наглядности переписать весь лист. По тем обрывкам, что она успела сравнить без помощи мела, уже угадывалась истина, однако студентка до последнего не желала её принимать. Размяла пальцы и исписала ещё десятки квадратов. Почерк постепенно улучшался, вмещая на примерно одинаковые лоскуты всё больше символов. Глаза распознавали идентичные буквы, включалась мышечная память и рука бегло заполняла пыльную черноту от края до края. В письменности было что-то успокаивающее, как и в любом деле, требующем скрупулёзности и полной самоотдачи.
Наутро ученица проснулась в кровати. Затёкшую шею слегка ломило, но в остальном она чувствовала себя отдохнувшей, лёгкой и какой-то пустой. В голове не было ни единой мысли и, если бы с ней кто-то заговорил, то в ответ услышал бы собственное эхо. Она аккуратно заправила постель, приняла душ, уложила волосы и вышла в гостиную. Но стоило увидеть стопки размелованных лоскутков на столе, как спасительный вакуум внутри неё схлопнулся: девушка кулём осела на пол и заплакала. Она только сейчас со всей ясностью осознала, что до отбытия экспресса в Мареград осталось меньше суток, а ей совершенно нечего сказать правозащитникам. Прошлой ночью оборвалась ещё одна ниточка. Меральда ревностно осматривала каждую точку, каждый штрих, пока всё вокруг не превратилось в смазанное пятно от неперестающих слёз. А потом уснула, упёршись лбом в ворох бездарно испорченного тряпья, убеждённая ордой печатных фактов в полоумии профессора Вана Орисо.
— Чего ревёшь? — своим появлением Алес заполнил всю комнату неуместной жизнерадостностью, дешёвым фарсом по сути. Его лицемерие носило хронический характер, но сейчас, когда внешние проявления их чувств заняли противоположные концы розы ветров, девушке захотелось сделать ему по-настоящему больно. Содрать эту улыбчиво-снисходительную маску, вывернуть наизнанку и перебирать оголённые нервы, точно струны, пока правда не смоет остатки спеси с его лица. Ткнуть, как нашкодившего котёнка, в собственную ненужность. Брошенный матерью, сосланный из роскошного дворца в трущобы, ненавидимый братом и невостребованный в профессии, он таскался за каждой юбкой, подменяя желанием и страстью само понятие любви. Но ни одного слова так и не сорвалось с её языка. Меральда сидела, упёршись коленями в пушистый ковёр, и только громче захлёбывалась рыданиями. Когда профессор наклонился, чтобы помочь ей подняться, она замолотила руками по его груди и плечам в отчаянной попытке причинить боль любым доступным способом. Ладошка с характерным звоном врезалась в небритую щёку, и в следующую секунду ученица уже лежала навзничь, придавленная весом мужского тела. Запястья сковало мёртвой хваткой, впечатав их в мягкий ворс по обеим сторонам от головы. Знакомый стальной взгляд не предвещал ничего хорошего. На лезвии скулы проступало малиновое пятно. Опасаясь, что Роз снова её поцелует, Меральда втянула губы, для надёжности стиснув края зубами. Живот по-прежнему сводило плачем, а ноздри раздувались, силясь втянуть и выпустить как можно больше воздуха в промежутках между всхлипами.