Он поспешил в свой дом, но не нашел там никого из родных. Тогда он побежал к домам Хашема и Матара и тоже не обнаружил там ничего, кроме крови, которой было залито все вокруг.
Сотрудники Красного Креста подбирали и складывали мертвые тела. Хусейн бросился к этим грудам, надеясь найти выживших.
— Чего вы хотите, дядя? — спросил один из них.
— Я ищу свою семью и родных! — ответил он дрожащим голосом.
— Сожалею… Если вы не нашли их, то скорее всего это значит, что их убили.
— Я хочу проверить.
— Незачем. Это ничего не изменит.
Хусейн не сдавался и упорно твердил.
— Я хочу найти своих родственников.
В конце концов сотрудники сдались и допустили его к трупам. Дядя Хусейн осмотрел первую горку, вторую, третью. Он проверил много горок. Переходя от одной к другой, он кричал и причитал, бил себя по лицу. Наконец он нашел своих — расчлененных и обезображенных почти до неузнаваемости.
Потом он кинулся к тому месту, где были собраны трупы детей. Когда он перебирал останки малышей, его руки тонули в кровавом месиве. Вдруг он остановил свои взгляд на знакомой рубашке. Он попытался достать труп, но тельце ребенка всякий раз выскальзывало из его дрожащих рук. Он вновь и вновь повторял попытки, пока, наконец, ему не удалось вытащить малыша. Лицо мальчика было залито кровью, нога раздроблена, а в боку зияла глубокая рана. Дядя Хусейн безнадежно, будто мертвыми глазами, смотрел на него, чувствуя, что вот-вот упадет вместе с ним. Но ребенок вдруг шевельнул рукой. Потом задрожали его ресницы. Дядя Хусейн с удивлением увидел, что мальчик открывает глаза и смотрит на своего спасителя, не издавая ни единого звука — словно малыш надел маску, которая отделяла его от окружающего мира.
— Он жив… он еще жив… не умер… он жив, — закричал дядя Хусейн, охваченный безумным возбуждением. Ослабевшие ноги не позволяли ему бежать, он то переступал с ноги на ногу, то подпрыгивал на месте. Один из сотрудников Красного Креста поспешил к ним, с изумлением взглянул на мальчика и промолвил:
— Я же собственными руками два часа назад проверял его. У него не было пульса.
Сотрудник принял спасённого из рук дяди Хусейна и побежал к госпиталю. Дядя Хусейн поспешил следом, то и дело спотыкаясь и падая, и не переставая кричал:
— Он жив… он еще жив… он не умер.
В госпитале, когда с лица ребенка смыли кровь, — дядя Хусейн узнал его — это был сын его брата Матара, восьмилетний Халиль.
Потом Хусейн вновь бросился к трупам, в надежде найти еще хотя бы одну живую душу, которая продолжает цепко держаться за облекающую ее плоть. Он переворачивал мертвых дрожащими руками. Вскоре ему стало казаться, что его руки омочены водой, а не кровью; и перед ним не трупы, а бочка с водой в его доме. Он представлял себе, что участвует в игре и зачерпывает воду из бочки, чтобы обрызгать ею своих детей и жену. Они, мокрые, смеялись и держали ведра с водой, из которых собирались окатить его. Дядя Хусейн отряхивал воду со своего лица и рук и просил их: «Уймитесь, я и так уже совсем вымок»! Но они не унимались. Тогда он повалился и стал кататься по земле, весь промокший. Он все смеялся и смеялся, казалось, еще немного и он взорвется от смеха.
Что до Халиля, то он молча вглядывался в лица, но его огромные глаза, которые видели ту бойню, все равно отстраненно блуждали. Он пробыл около часа на краю жизни и смерти, и при этом не плакал, не кричал и не звал на помощь, словно знал, в чем состоит смысл смерти. Он хотел ее, и он ждал ее.
— Халиль, мы отвезем тебя в другую больницу и с Божьей помощью вылечим твою ногу, — сказала Фатима, представительница благотворительной ассоциации медицинских миссий, когда спустя несколько дней после бойни стояла возле кровати мальчика и гладила его руки.
Однако он не проявлял никакого интереса к словам. Все опоры его жизни, вместе с ее людьми, с ее местами, ее воздухом и ее проблемами, оказались подорванными. Теперь он уже не знал, где он находится и почему… Все лица были незнакомы, и все места стали чужими.
Врачам в другой больнице удалось извлечь пулю, которая раздробила кости его ноги, другие пули прошли рядом с печенью, но — словно по волшебству — не задели ее. В противном случае он уже не был бы в числе живых.
Нога Халиля была полностью забинтована, и туловище его тоже было завернуто в бинты.
— Ты поправишься, Халиль, к тебе вернутся силы и здоровье, ты опять будешь бегать и, может быть, станешь футболистом, — продолжала молодая женщина, улыбаясь ему.
Он не сводил с нее глаз, но не говорил ни слова.
Фатима вздохнула. Седина посеребрила его волосы, и в его взгляде читались только раны, хотя врач сказал, что он страдает частичной потерей памяти.