Потом он спустился с небес и вытянулся на траве, зевнул, забылся сном, но при этом продолжал ощущать запах молока и слышать, как шумит легкий теплый дождь.
— Ты улыбался во сне, Юсуф!
— Правда?! Мне снилось, что я дою облако.
— Я сцеживала молоко из груди, — сказала Сурайя с улыбкой.
Юсуф приподнялся, опершись на локоть, и увидел, что перед женой стоит сосуд, а еще он увидел, что маленький Матар спит рядом с ней, а неподалеку спят Хусейн и Хашем. Он подумал было спросить ее, почему она сцеживает молоко, а не кормит грудью Матара, но не стал этого делать. Он вытянулся и задремал, ощущая запах молока и слушая неясный шум теплого моросящего дождя.
Я всем телом чувствовал, что едва держусь на ногах. У меня было такое ощущение, будто я стою на шаре, и в любое мгновение могу упасть. Тело мое покрылось холодным потом. Не знаю, долго ли я пребывал в этом состоянии, находясь у руин нашего дома. Передо мной стояли разрушенные стены, осколки воспоминаний, выжженные солнцем, и черный, как смоль, пепел взметался ввысь и разлетался с каждым порывом ветра. В воздухе чувствовался запах крови, людей охватывало смутное желание плакать, и они спрашивали сами себя: «Откуда веет эта печаль?»
Я так и стоял перед руинами того дома, где прежде жили мои близкие. Здесь их убили одного за другим на моих глазах, пока я прятался за бочкой с водой.
Восемнадцать прошедших лет воспоминаний о той кровавой бойне смиренно жили во мне, чем-то похожие на опухоль, которая так давила на меня, что я постоянно пребывал в печали. Но в тот день опухоль взорвалась, и я захлебнулся болью.
Я, возвестил о своем приходе словами, исполненными скорби: «Вот я и вернулся, мама. Что дальше?» Все кругом тонуло в молчании и тишине. Я не услышал ничего, что могло бы избавить меня от самого себя. Я слышал только шум воспоминаний, которые неукротимым потоком продолжали изливаться из глубины души до тех пор, пока не повалили меня. Я упал и разразился рыданиями, будучи уверенным, что никогда не смогу подняться.
Мои силы истощились, тело было опустошенным, словно я извергнул из себя самое мое существо, которое мне с необходимостью придется снова принять в себя.
Я открыл глаза и устремил вперед пристальный изумленный взгляд, словно не понимая, где нахожусь: в прошлом или в настоящем. Я не знал, в чем отличие между ними, и может ли настоящее не служить зеркалом для прошлого? Меня охватил ужас, когда я неожиданно для себя пришел к выводу, что я затерялся в пустоте между двумя зеркалами, которые до бесконечности отражают одни и те же образы. Я пришел в такой ужас, что из глубины моей души вырвался мучительный стон.
Халиль долго сидел на руинах своего дома, обхватив голову руками. Я ждала, когда он поднимется. Он долго не поднимался. Я начала волноваться, подошла к нему и тряся его за плечо, попросила:
— Поднимайся, Халиль.
— Не могу, тетушка.
— Вставай, Халиль!
— У меня нет сил, я не сумею встать.
— Ты должен подняться, Халиль.
— Тетушка, я падаю.
— Я не твоя тетя, Халиль. Я… — я не знала, как себя представить. И в итоге сказала:
— Я та, которая прислушивается к твоей истории.
Он повернулся ко мне и долго смотрел на меня, не отрывая пристальных глаз от моего лица, словно оно явилось ему из другого времени. Но вскоре я поняла, что он смотрит не на меня, а на руины своего дома:
Я долго смотрел на руины дома. При этом голос тети Джамили не переставал звучать во мне: «дом полностью разрушили, от него ничего не осталось, Халиль».
Помню, что небо было черное и смутное, как боль. Сжавшись, я лежал в углу комнаты и прислушивался к тому, как капли дождя с резким стуком падают на кровлю дома, покрытую листами оцинкованного железа. И мне казалось, будто с неба сыплются камни. Не помню, отчего я дрожал в то время — от холода или от страха — тогда я еще не привык оставаться один после всего, что произошло. Тетушка отправилась к нам домой, чтобы принести мою зимнюю одежду, потому что одежда обоих ее мальчиков не подходила мне по размеру. Вернулась она насквозь промокшая и вся в слезах.
— Это платок твоей матери, — проговорила она. — Единственная вещь, которую я нашла. А все остальное погребено. Ваш дом, Халиль, уничтожен бульдозером.
Она утерла слезы платком.
— Не плачь, тетушка. Мне не нужна одежда, — сказал я, пытаясь успокоить ее.
Но она только горько зарыдала в ответ:
— Малыш, я плачу не потому, что пропали вещи. Чего стоят вещи, если человеческая жизнь ничего не стоит!