А в лагере творилась ужасная трагедия: целые районы были разрушены, трупы лежали повсюду, а Израиль не давал возможности их похоронить и запрещал всем входить в лагерь. А дыхание сопротивления ослабло, но они не сдаются — как сообщил ведущий новостей.
Это были ночные новости.
«Мы балансируем на пороге конца», — сказал я себе, стараясь отвлечься от головной боли и боли в желудке, и наблюдая, как пульсировал дневной свет, отсчитывая свои последние минуты жизни. Скоро тьма будет властвовать над всем, и я не увижу даже того, что осталось в моем воображении.
Внезапно я услышал голос хаджжи Фариды:
— Господи помилуй. Мы Тебя не просим прекратить предписанную нам беду, но просим смягчить ее.
Ее голос вырывался, как кипящее дыхание скрытого вулкана. Он прорвал себе дорогу из глубин ее души, пока не дошел до горла слабым и разбитым, но все равно потряс наше пространство и обжёг нас ветром отчаяния.
Мы приближались к концу, но я чувствовал, что это только наш конец, а не конец трагедии. Скоро жертва, скорчившаяся в руках чудовища, испустит последний выдох, и мир облегченно вздохнет с наступлением конца, какого конца — неважно. А что касается вспышки совести, то забвение ее скроет. И пламя истории сожрет память об этой трагедии, так же, как ранее история сожрала память о других больших трагедиях, от которых ничего не осталось, кроме холодного пепла слов, редко бушующих в глубине памяти.
Такова реальность, и все обязательно случится именно так. Нас ничего не ждет, кроме смерти и забвения. И ничего, что могло бы напоминать о нас, не останется. Может быть, останутся некие стихи с мертвым смыслом, прославляющие неизвестных героев и борцов, которые погибли в далеком прошлом в забытых боях.
Эти черные мысли разжигали боль в голове, в результате чего я стал уверен, что наступает именно мой конец, а никакой другой. Я сидел и старался концентрировать свое внимание на боли. Постепенно я перестал чувствовать свое тело и погрузился в бесконечную пустоту, в пустоту, в которой ничего не существовало, лишь только я и боль.
Боль представилась мне в виде фонтана, исходящего из какого-то центра в моей голове и устремляющегося вверх, открывая во мне глубокие пульсирующие раны, фонтан извергался во все стороны, и боль распространялась по телу.
Я чувствовал, как боль заливала меня, пока не затопила полностью, и я стал не в силах дышать и властвовать над собой. Я упал и больше ничего не ощущал. «Я умер», — сказал я себе.
— Я не боюсь смерти, Юсуф, но мне дико и страшно умирать тогда, когда я одна и рядом никого нет. Мне так хотелось умереть, когда люди окружали меня, чтобы видеть человеческие лица, перед тем как потемнеет в моих глазах. Но они ушли. Убежали искать более безопасное место, и я вскоре услышала их крики. Я не знаю, осталась ли в этом лагере хоть одна пядь земли, не пропитанная смертью.
Сейчас они идут сюда. Что сделают со мной — не знаю.
Это случилось спустя несколько дней после того, как хаджжа Сурайя осталась одна. Солдаты еще раз пришли, и она снова увидела их. Они сорвали одеяло с окна и посмотрели на нее, как смотрит смерть. Она увидела их лицом к лицу и сразу почувствовала холод смерти в той глубокой пустоте, которая была у них там, где у людей бывают глаза.
Они на секунду посмотрели на нее и ушли. Через короткое время она услышала шум и поняла, что они возвращаются. Она слышала, как бульдозер приближается к ее дому, дробя секунды, и пыль тех секунд рассеивается, перемешиваясь со страхом, заполняя собой воздух, который здесь в лагере, изначально был наполнен всем, кроме воздуха. Секунда за секундой время шло, бульдозер приближался, а воздух испарялся и испарялся.
Хаджжа Сурайя увидела смерть, которую долго ждала — та приближается к ней и протягивает ей руку вместе со стеной, которая рухнула после первого удара бульдозера. Со стеной упал потолок, балки рухнули и свалились на нее. Она закрыла глаза, нос и рот руками, чтобы не задохнуться от пыли. Но балки упали рядом, заключая ее в угол — она продолжала слышать шум разрушения, гром падающих камней и грохот бульдозера, отъехавшего назад, чтобы произвести второй удар. «Да будет этот удар ударом спасения, Господи», — шептала хаджжа Сурайя. Но с этим ударом рухнула другая часть стены, закрепляя ее осаду в углу и заживо погребая ее под камнями и пылью.
Больше она ничего не слышала, кроме кашля и свиста своего дыхания. Она широко открыла глаза, но ничего не разглядела — лишь густую пыль.