— Какая сейчас разница? — с тоской ответил Халиль.
— Кто ты, и что с тобой? — настойчиво спросил мужчина. Но Халиль пристально смотрел на него, будто не слыша или не понимая вопроса. Халиль подумал — если бы он мог ответить на этот вопрос несколькими словами: со мной случилось то-то и то-то, я пришел с той стороны и собираюсь пойти в эту. Как бы хотелось ему, чтобы жизнь была в самом деле так легка, что ее возможно было бы выразить в нескольких сжатых фразах, без всяких оттенков. Фразах, которые не имеют никаких других значений, кроме прямых. Он поднял голову и спросил:
— Вы уже похоронили ее?
— Нет, потому что вначале, когда извлекали ее из-под руин, мы думали, что она мертва, но вскоре обнаружили, что она дышит.
— Она еще жива? — взволновано спросил Халиль, быстро вставая. Голова закружилась, и он чуть не упал.
— Она не жива и не мертва. Она умирает.
— Я тебя умоляю. Отведи меня к ней.
— Ты ее внук?
— Да.
— Мы положили ее в одном из домов, так как в больницах свободных мест нет.
В углу комнаты, на матрасе лежало некое человеческое тело, накрытое серым одеялом. Из всего тела были видны только бледная рука и лицо, смотрящее в потолок.
«Я здесь», — Сурайя услышала звучащий повсюду голос Юсуфа.
«Где?» — прошептал ее голос внутри ее отходящей души.
«Я здесь», — продолжала она слышать.
«Ты и вправду вернулся, Юсуф», — тихо прошептала она, увидев сквозь туман Юсуфа, стоящего рядом с ней. Юсуфа, которого она оставила полвека назад, только сильно похудевшего и поседевшего.
— Это я, бабушка, Халиль! Я наконец-то дошел к тебе, — воскликнул он.
«Я знаю, Юсуф, что ты и есть Халиль», — всматриваясь в него, Сурайя удивлялась тому, насколько они были похожи друг на друга.
— Не плачь, бабушка. Я же пришел и встретил тебя, — сказал Халиль, положив голову на ее грудь и стараясь обнять ее. Постепенно до его слуха донесся слабый пульс, будто исходящий издалека, из прошлого. Он молча прислушивался, чувствуя, что начинает погружаться в эхо этого пульса.
Он вдыхал запах земли, запах, с которым он не был знаком, но это был изумительный запах, будто земля только что напиталась чистым проливным дождем. Он закрыл глаза и тут же увидел себя с Нурой. Они шли по земле, края которой невозможно было охватить взглядом. Еще он увидел колосья, которые смеялись и качались, играя с ветерком.
Потом он увидел себя, бегущего посреди сада, богатого апельсинами, лимонами и миндальными деревьями. Лил дождь, и Нура стояла в дверях недостроенного дома и с любовью смотрела на него. Он добежал до нее, обнял и почувствовал, как его тело слилось с телом Нуры и растворилось в нем. Повсюду шумели качающиеся деревья, и земля была распахнута так же, как тело Нуры. Потом Нура испустила громкий крик, который взнуздал шум деревьев, заставил утихнуть ветер, достиг неба, разорвал тучи, и дождь прекратился.
И вот они поднялись и стали наблюдать, как тучи начали рассеиваться, и в разрывах облаков они увидели, как выглянул светлый лик солнца и рассыпал в воздухе пучки лучей прорывающегося света. И они увидели, что лужицы перестали пузыриться, и в них заструилась вода. Нура взглянула на него и, счастливая, промолвила:
— Ты знаешь, Халиль, кажется, я сегодня забеременела.
— Если у нас будет сын, назовем его Матар.
И Халиль увидел дом, воскрешающийся из руин, комната за комнатой. И увидел себя, идущего по тропинке, ведущей к веранде, увитой виноградом. Сквозь ветви солнечные лучи лились и падали на гладкий пол веранды, создавая круги яркого ослепительного света.
В этом доме он увидел зеленую деревянную открытую дверь. Там сидела Нура — напротив окна, и звала его: «Заходи, тут западный морской ветер оживляет душу». Он вошел в дом и погрузился в теплую постель. По утрам его будили шум природы и пение воробьев, запах свежего кофе и разговоры проходящих по улице за окном людей, и тепло тела Нуры.
Он увидел, как солнце бурно светило и все предметы вокруг проявлялись настолько отчетливо, что, казалось, это именно они излучают свет.
Потом он увидел, как небо стало пасмурным, и дождь лился рядом, напаивая сады, и лился вдалеке, заливая холмы.
И услышал смех. Смеялось небо, смеялся ветерок, игравший в полях, смеялись бабочки, какие-то дети тоже смеялись, и их смех был окрашен голубым светом, почерпнутым из чистоты неба.
И в конце он увидел трагедию. Увидел себя — брошенным в далеком овраге, тонущем в крови, испытывающим ужасную жажду. Потом увидел себя воюющим, одетым в рубашку, на которой кровь уже высохла. И его вновь ранили, и рубашка вновь замочилась кровью. И он вновь воюет, и погибает.