Наступила ночь. Я думал, что глаза моих близких, которые вглядывались в небеса, а может быть, в меня или в небытие — пропадут в темноте. Но этого не случилось, они по-прежнему смотрели, но я больше не мог их видеть, не из-за темноты, а из-за взрыва яркого света. Ночь перестала быть ночью. Я ничего не мог видеть, кроме яркого блеска крови, которая сверкала, отражая горящие огни в небе. Будто горела сама кровь. Мне казалось, что та ночь и есть ад, который пылал в сердце жизни.
Я не мог двинуться, словно тело мое омертвело. Может быть, единственным признаком жизни во мне оставался пульсирующий ужас, от которого меня беспрестанно била дрожь. И унять ее было невозможно. Время от времени до меня доносились крики, я слышал крики близкие и далекие, крики на земле и на небесах. Я вновь открыл рот и попытался закричать. Тщетно. Мой голос умер. Но даже если бы я закричал — какая бы от этого была польза? Всех, кто мог бы прийти мне на помощь, убили. В этом мире не осталось никого, кроме убийц. Вдруг меня охватило жуткое чувство, что мир перестал быть моим, он стал диким и чужим, чужим настолько, что мне хотелось сейчас же избавиться от него, хотелось бежать, куда глаза глядят, хотелось умереть. Я так и продолжал сидеть, скорчившись в том узком пространстве, что отделяло бочку с водой от стены, и не переставая дрожал до тех пор, пока тот горящий свет не стал рассеиваться и таять в порах холодного дневного света. Этот дневной свет обвил пеленой мертвые тела, и они опять стали всматриваться — не знаю, в меня ли, в небеса или в небытие — с застывшим в глазах удивлением. Я рухнул на пол, на запекшуюся кровь. А потом я медленно пополз, потому что у меня не было сил встать.
Я все еще слышал, как свистели пули, слышал крики людей. Я увидел, что солнце, едва придя в себя, стало заливать кровью открывшееся пространство, а земля и небо торопливо подталкивали мир к краю бездны. Когда я дополз до двери, мой голос взорвался у меня в горле. Ужас и крики невольно изливались из меня; моя одежда, руки, тело — всё было в крови. Я не слышал звука выстрелов, но я чувствовал, что пули пронзают мое тело. Мир стал постепенно раскалываться и пропадать, и я исчезал во мраке.
«Вернись домой, Халиль». Услышав голос мамы, которая звала меня, я поднялся, в растерянности отряхнул с одежды пыль и побежал к ней. Я встал у двери на кухню, где она сидела на полу возле таза с водой, в котором стирала белье. Пучок солнечных лучей проникал в окно и падал в воду. Сияющий отраженный свет играл на ее лице и не давал мне разглядеть его.
«Вернись домой, Халиль», — звала меня мама.
«Я уже вернулся, мама», — сказал я в ответ.
Но она продолжала звать меня, словно не слышала и не видела меня: «Вернись домой, Халиль».
Неожиданно ее голос растворился в громком крике. Этот крик рассек воздух и образовал безмерную пустоту. Сердце у меня упало; охваченный ужасом, я открыл глаза. Отзвуки крика все еще приводили меня в дрожь. Где я, где мама, где солнце, вода и белье, почему мне так холодно, почему меня мучает боль, кто это так кричит? Может быть, я очнулся, задремал и сразу же очутился в туннелях кошмара, а может быть, я крепко спал и пробудился ото сна? Вначале я ничего не понимал, но вскоре услышал, что рядом со мной кто-то закашлялся. Потом раздались голоса. Один мужчина спросил другого:
— Ты что-то сказал?
— Я читаю Коран и молю Бога о нашем спасении.
— Хорошо, моли Бога — ведь мы все еще в руках сатаны. Крики не смолкают, слышишь?
— Слышу.
Тогда я понял, что я еще остаюсь в числе живых, не умер, а мама, сидящая возле таза с бельем, всего лишь привиделась мне в бреду, это только картина расстроенного воображения, рисующего убитое прошлое. Я сразу вспомнил, что моей мамы, отца, всех моих близких уже нет в живых. Подлинная реальность была горькой на вкус; не в силах испить чашу страданий, я зарыдал.
— Кто здесь плачет? — спрашивал первый мужчина.
Тогда ко мне протянулась рука. Меня ощупали — коснулись живота, потом груди, а после пальцы дотронулись до моего лица, глаз, волос.
— Это раненый мальчик, — ответил кто-то невидимый в темноте.