Ночь была наполнена смертью, стонами, криками и светом сигнальных ракет. Во мне крепла уверенность, что все мои будущие дни будут такими же, как эта ночь, пронзенная сигнальными ракетами — и в безжизненном свете этих дней будет невозможно ничего разглядеть, кроме смерти и крови.
Когда та ночь рассеялась, я уткнулся лицом в землю, чтобы не видеть безжизненный свет, который разливался вокруг меня и равнодушно пеленал смерть и кровь.
Однако скоро в воздухе прозвучал громкий призыв, обращенный к раненным, с требованием подняться или подать какой-нибудь знак, чтобы их можно было отличить от убитых. Я слышал, как двое мужчин, оказавшихся рядом со мной, со стонами пытаются подняться на ноги. Один из них сказал мне:
— Попытайся встать, малыш. Кажется, кошмар кончился.
Но я отказался. Я часто говорил себе: «Если бы я тогда поднялся, кошмар действительно кончился бы для меня». Что касается тех, кто поднялись, то спустя считанные минуты раздались их последние крики, после того как прогремели выстрелы и пули изрешетили их тела. Их горячая кровь ливнем хлынула на меня. Один мужчина упал рядом со мной, другой рухнул на меня и залил мое лицо своей кровью.
И вновь я почувствовал, что земля и небо низвергаются в бездну, и я видел дно, которое поглощает всех стенающих — упав туда, они обретали там покой. А я при этом не падал вместе со всеми. И тогда во мне зародилось отчаянное желание тоже упасть на дно.
Не знаю, как долго я пробыл в этом безвременье. Может быть, день и еще одну ночь. Все это время я парил в пустоте, в черной, плотной, безграничной пустоте, до тех пор, пока не почувствовал, что какая-то сила сдвигает с места мое тело, приподнимает его, встряхивает, а потом перемещает его из пустоты в темноту еще более плотную и пустую. В темноту, из которой выкачали воздух. И я почувствовал, что стремительно падаю вниз, туда, где неподвижно лежат все.
Я был близок к концу, которого я так долго страстно желал и которого молча ждал, но какие-то руки вытащили меня.
— Бесполезно! Всех убили, — сказал сотрудник Красного Креста. Однако дядя Хусейн продолжал неотрывным взглядом смотреть в его лицо так, словно ничего не понимал и не разумел. Он испытал такое потрясение, что был не в состоянии поверить тому, что услышал. Если бы он тогда не вышел из Сабры, то сейчас лежал бы вместе со всеми и пули освободили бы его от этих горьких страдании. Но ему суждено было остаться в живых. Он находился недалеко от лагеря, когда ему сказали, что израильские танки стоят в окрестностях лагерей Сабры и Шатилы. Он остановил двух мужчин, желая расспросить их. Один из них сказал:
— Солдаты ворвались в оба лагеря с целью уничтожить в них вооруженных людей.
— Нет, — возразил другой, — они вошли туда для того чтобы уничтожить всех палестинцев.
Дядя Хусейн какое-то время еще продолжал стоять а потом опустился на землю. Он едва мог сидеть; ноги его дрожали, они не слушались его. По всему телу пробегала дрожь, сердце сильно билось и стучало, как дробь барабанов войны.
— У вас остались родные в лагере?
Дядя Хусейн перевел дух и попытался заговорить, но голос застрял у него в горле. Он только утвердительно кивнул, давая понять, что это так. Как только он услышал стрельбу и душераздирающие крики, сердце его упало и губы задрожали.
Время шло час за часом. Иногда дядя Хусейн поднимался, ходил взад-вперед, как заключенный, а потом садился и начинал трясти головой, обхватив ее руками. Он не знал, что происходит в лагере, но его не покидала надежда: может быть, Бог поразил солдат слепотой и они промахнулись, а может быть… потом он вставал, вновь ходил взад и вперед и с мольбой поднимал глаза к небу. Спустя какое-то время он опять садился на землю и рыдал, а потом умолкал и прислушивался. Прошли часы, вместе с ними прошел день, и его сменила ночь. «Господи, чем мы заслужили такое наказание?» Однако следующий день не внес никаких изменений в эту картину: «Господи, умоляю Тебя, сделай что-нибудь! Лиши их силы, порази слепотой их глаза! Господи, Ты ведь все слышишь и видишь. Они же истребят жителей лагеря — всех до единого. Господи, за что Ты посылаешь нам такую кару?»
Мольбы ничуть не изменили лик действительности. Едва только Хусейн вошел в лагерь, он увидел, что улицы полны трупов, стены истекают кровью, и всюду чувствовался невыносимый запах разлагающихся тел. Там не было воздуха, которым мог бы дышать человек, поскольку там была только густая смерть. Она заполняла все: переулки, распахнутые настежь окна и двери, и глаза всех — живых и мертвых.