Она пальцами по шрамам его на спине ведет, смотрит на них изучающе и улыбается по-домашнему тепло, когда он все же просыпается и что-то не особо разборчиво бубнит в подушку. Изабель, кажется, все больше и больше понимает ту себя, прежнюю. Особенно когда он тянет ее к себе за талию, почти под себя, и носом в ее шею утыкается.
— Дома кот не кормленный, — говорит она тихо, чтобы до конца не будить его все же.
— Дом там, где ты.
И эти слова выбивают ее из колеи. Только стоит переспросить, что именно он сказал, что просто имел в виду, ответа никакого не следует. Ей все хочется списать на то, что он просто спит, что он просто не понимает, о чем говорит; она и списывает.
(Сама прекрасно знает, что сколько бы времени ни понадобилось, она все равно бы ждала. Она, кажется, не может уже с другими.)
Алек не повторяет этого, когда просыпается; пьет черный кофе из большой кружки и просто спрашивает, как ей спалось на его неудобном матраце, а она снова все списывает на то, что он спал, он не запомнил, сказал это неосознанно. Только ходить по его квартире в его футболке оказывается проще, чем она думала. Только он смотрит на нее этими влюбленными глазами, и оправдывать это тем, что он просто хочет ее, раз за разом не получается.
— Мне страшно, — говорит она все же как-то ночью, надеясь, что он все же спит. Что не услышит, что ей не придется все объяснять. И когда чувствует, как ладони на ее спине двигаются, то жалеет о сказанных словах. Алек ближе ее к себе прижимает, и все надежды на то, что он спит, рассыпаются просто.
— Расскажешь?
Не может не рассказать, когда он вот этим чертовым тоном спрашивает. Изабель не помнит, чтобы о ней кто-то заботился раньше. А в этой жизни о ней заботился лишь Магнус; забота Алека слишком отчетливая. Глаза режет и кости выворачивает. Она просто к нему ближе прижимается, лицо прячет у него на груди.
— Ты уйдешь, если узнаешь, что я чувствую. Оставишь меня. Просто скажи мне, что делать дальше, когда ты исчезнешь. Научи меня жить без тебя.
Пальцы его в своих волосах ощущает. Тяжелый вздох его. И низкие интонации грудные.
— Глупая.
Ей хочется одеяло на себя натянуть, футболки его кажется мало. У нее ведь и руки изуродованные шрамами. И шея. И ей не хочется совсем, чтобы он ее жалел. Только он держит крепко и не позволяет ей дернуться к одеялу, которое накрывает ее где-то по пояс только.
— Я от тебя никуда уже не денусь.
Изабель голову все же поднимает, оставляя между лицами лишь небольшое расстояние.
— Что тебе мешает?
Он усмехается как-то совсем не зло, но ее эта усмешка все равно почему-то ранит. Ей бы спрятаться, ей бы закрыться сейчас на кухне, пальцами сминать пачку сигарет и пытаться забыть, что вообще все это ему сказала. Он ей в глаза смотрит, по щеке гладит как-то уж чересчур.
— Не говори, что не понимаешь и ничего не видишь, — произносит он, а она вспомнить пытается, как давно был тот самый разговор, как давно она напугала его непроизвольным «ты мне нужен». Давно, кажется. Достаточно давно, а все равно кажется, что она никакого права не имеет с ним об этом говорить.
Язык присыхает к небу.
Алек продолжает:
— Я тебя люблю, разве не очевидно?
Он произносит это первым; он произносит ту самую фразу, что постоянно у нее на языке крутится. И она только поспешно губами к его губам прижимается, несколько раз порывисто и несколько отчаянно целует, а он только смеется (образ вечно хмурого из тех записей совсем не вяжется) и тянет на себя ближе под звуки ее повторяющихся-отрывистых «и я тебя», «я тебя тоже».
Когда в очередную пятницу он приходит на час раньше и ставит в прихожей сумку с вещами, она кидается к нему на шею прямо так, не давая ему раздеться. Буквально запрыгивает на него и глупую эту улыбку сдержать не может.
Морщится смешно, когда он губами касается кончика ее носа. Руками удобнее его вокруг шеи обнимает, когда он руки под ее бедрами сцепляет, чтобы не свалилась, чтобы держалась. И ей, кажется, плевать на собственные страхи и шрамы, когда она слышит:
— Я же говорил, что мой дом там, где ты. Ты — мой дом.
========== фрагментами ==========
Комментарий к фрагментами
строчки из Theory of Deadman — Time Machine.
[вот если бы только у меня была машина времени;
мы бы все равно были вместе.]
Один:
Она кажется такой легкой. Пританцовывающей на кухне под тихую музыку, через раз не попадающей в слова. Ужин снова, скорее всего подгорит и не получится. Она снова будет говорить, что больше никогда к этой бестолковой плите не подойдет. Но сейчас она снова что-то мелко режет, что-то жарит.
Она кажется такой красивой. Край грузного, тяжелого свитера закрывает край шорт, и кажется, что у нее совсем голые ноги. Она тянется на верхнюю полку за приправами, и все же вот он — край джинсовых шорт. Масло шипит на сковородке, она обжигает пальцы, хватаясь за ручку. Трясет рукой, сама шипит хуже масла. И забывает об этом спустя пару мгновений.
Она кажется такой родной. Мурлычущей песню себе под нос. Она кота ногой отодвигает, серьезно, но таким заболиво-шуточным тоном обращается к коту, говоря, что это не для него отбивная.
Он улыбается. И оставляет ее на кухне одну, не подглядывая, не опорочивая своим присутствием этот ее маленький и такой уютный мир.
Два:
Она плачет, сидя на полу в ванной. Подтянув колени к груди, сгорбившись в попытке сжаться в комок. Кот орет почти полчаса, а потом пугается и сбегает прятаться под кровать. Она не воет, лишь ладонями по лицу, по щекам, по коже. И каждый раз — почти без боя — руку выворачивает из его рук, когда он пытается просто дотронуться, просто успокоить.
Она не говорит о причине своих слез, лишь как-то жалко просит его уйти. Из ванны, из квартиры, из ее жизни. Повторяет только, что она ему не пара, она не для него, она изуродованная, и битая, и безработная. Никчемная девчонка, у которой вся кожа в шрамах, ему не нужна.
Она молчит, что так сказала соседка, что ее задели слова о том, что для такого мужчины она слишком ненормальная, что он ее бросит, как наиграется. Она молчит, потому что не хочет, чтобы оно было правдой. И гонит его, гонит от себя, пока все силы не заканчиваются.
Он врет на работе, что заболел, что у него обострение гастрита — которого никогда и не было, — и в десяти утра все уже уговаривает ее хотя бы просто пойти сесть на диван. Ничего не спрашивает, когда она пальцами вцепляется в его футболку и не отпускает от себя, совершенно противореча своим словам.
Три:
Она уговаривает посмотреть какой-то очередной сериал, держит в руках огромную миску с попкорном и говорит, что всю неделю ждала, когда он не будет работать, не будет уставший, и вообще они просто должен посмотреть что-то вместе. Кота сгоняет с дивана, достает с верхней полки шкафа старый и потрепанный плед, который остался еще от предыдущих жильцов.
Она каким-то образом все же умудряется затянуть его на этот диван, несмотря на почти полтора часа пререканий и споров. Обнимает миску с попкорном совсем ребячески пытается спрятать от него. И соглашается усесться ему на колени только при строжайшем условии того, что он не будет отвлекаться от сериала. У них впереди полтора дня, а этого как раз хватит, чтобы посмотреть целых два сезона без каких-либо перерывов.
Она совсем забывает о миске с попкорном, которая остается стоять на журнальном столике, забывает о происходящем на экране, когда его руки под свитером на животе и груди поглаживают кожу, а губы мучают едва ощутимыми прикосновениями шею.