— Хочу с вами посоветоваться. — На губах Вечирко лежала легкая, как тополиный пух, и такая же липкая улыбка. — Речь идет о романовском проекте. Я смотрел проектно-сметную документацию…
Казалось, цинизмом наполнены все клеточки его существа. Многим кажется, что никто не догадывается о том, что они негодяи.
— Считаю излишним что-либо советовать вам, — сказал Тищенко. — Разве только одно — ищите себя самого.
— Тогда, может, послушаетесь моего совета? — загадочно промолвил Вечирко. — Я понимаю, мне рано что-либо советовать вам. Но я знаю нечто такое… чего не знаете вы и что решительно изменит вашу позицию в этом деле. Скажете мне потом спасибо. Я, конечно, не хочу, чтобы об этом пронюхал кто-нибудь еще. И вам будет… тяжело выслушать меня. Но полезно.
— Вон из кабинета! — поднялся из-за стола Василий Васильевич. Он был в такой ярости, что Вечирко пулей вылетел за дверь, не успев закрыть ее за собой. Василий Васильевич закрыл дверь сам.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Был август, с севера пришел циклон, и неожиданно похолодало. Всю весну и лето жарило немилосердно, не выпало ни одного дождя, старые липы и березы стояли медно-желтые, словно опаленные пожаром. Теперь с них облетали листья, и злой ветер гнал их вдоль тротуаров и улиц. Ирша уехал в Крым, в Алушту. Он ехал к морю впервые и был рад, как ребенок, хотя и сказал Ирине, что будет скучать по-чайльдгарольдовски. Может, и скучает. Море и на Ирину навевало грусть. Она тосковала по Сергею, хотя остро, болезненно переживала за Василия Васильевича. Пожалуй, с ним бы все обошлось, но он не любил неопределенности, недомолвок, сам пошел в наступление, вызвал огонь на себя. Он теперь мало бывал дома, являлся лишь поздно вечером, ходил по инстанциям, доказывал, спорил, писал в газеты и начальству. Ирина укоряла себя, что не может полностью включиться в его борьбу, что почти постоянно думает о Сергее, ждет его возвращения. Жизнь представлялась ей окрашенной сплошь одной краской. Казалось, что-то увяло в душе, все было чужим и ненужным. Шла в кино — комедия не смешила, трагедия казалась пресной, и пресными были книги. Она видела море, тихое, ленивое, высокие кипарисы, а в их тени — загорелых ребят и девушек. Девушки в цветных, ярких купальниках, все веселые и красивые. Они смеются, их смешит Ирша. Он умеет развеселить! Это он поначалу стеснительный и скованный. А когда попривыкнет к обществу, сыплет шутками и остротами как из лукошка. А среди них, этих девушек, а еще чаще среди курортных женщин попадаются такие…
Ирина рассердилась на себя за ревность. Сергей поехал отдохнуть, подлечить нервы. До ухаживаний ли ему сейчас? Просто ее смутило, бросило в тревогу его письмо, единственное и какое-то странное: холодное или осторожное. А она отправила три письма и писала опять.
В это время в комнату вошел Тищенко. Бросил взгляд на стол, за которым до недавнего времени сидел Рубан, и Ирине хватило этой минуты, чтобы спрятать письмо в ящик стола.
— Добрый день, — поздоровался с Клавой.
Та отложила линейку, поправила прическу. Взяла целлулоидный угольник, держала его двумя пальцами. Пальцы у нее красивые, ногти наманикюрены.
— А я сегодня не узнала вас по походке. Вы в хорошей форме. Похудели… Вам идет, — сказала кокетливо. Так уж у них повелось, и он принял игру, как прежде.
— Наконец я понравился вам по-настоящему. А что похудел, так неудивительно. Полтора месяца боев… Халтурщик, интриган… фантазер.
— Были и защитники.
— Этот доброжелатель спрятался под псевдонимом. Одна и та же рука. Не знаю, кого и благодарить. Но… Я сейчас об этом просто не хочу думать. Как советуют в подобных ситуациях: поговорим лучше о любви.
— О любви я всегда готова, — деланно оживилась Клава. — Только чтобы о ней говорить, нужно знать, что это такое.
— Ну, если не знаете вы…
Клава посмотрела с вызовом:
— А вы знаете?
— Не было хороших консультантов. — Лицо его посерьезнело, тень раздумья коснулась лба, бровей, они сдвинулись к переносице, нахмурились, мысль утонула в зрачках синих глаз. — Любовь тоже бывает разная. Одних вдохновляет на творчество, других — на убийство.
— Это уж слишком, — вздохнула Клава. — До убийства мне далеко. И творчество мое… все тут. Как говорит Бас: от и до. Санузлы и дыры для канализации. По правде сказать, я о любви толком ничего не знаю. Разве что в школе — стреляла глазами в одного рыжего да прыскала в кулак. А потом замужество. Был красивый, ловкий на слово. Кого хочешь заговорит. Ему бы проповедником быть. Златоуст! Никакой идеи, просто балабол. Заговорил. А потом пригляделась… — Она махнула рукой, еще раз повторила: — Никто не знает. Может, ее и вовсе нет. Выдумали…