Ему захотелось сорвать и растоптать этот портрет. Даже сделал шаг, но руки опустились безвольно. Беззвучный вопль сотряс его. Он ужаснулся, что так трудно, трагически переживает Иринину измену. Он уже произнес это слово — измена. (Именно это слово, колючее, тяжелое, прокатилось по сердцу, как камень. Он впервые понял его смысл до конца.)
Это была измена не только ему, мужу, но и их идеалам (ему казалось, что у них были общие идеалы), их целям. Ну, допустим, что цель она перекроила, перекрасила. Но идеалы! А может, идеалов и не было? Он навязывал ей их почти силой. Живи для добра! Ищи в доброте опору для себя. Это и есть цель жизни. Что-то подобное он внушал ей совсем недавно. И она соглашалась с ним. Соглашалась, а сама уже обманывала. Ирина обманывала! И смотрела на него чистыми глазами!
От одной этой мысли его проняла дрожь. И тут же он подумал, что не сможет остаться один в этой квартире. Он будет думать о ней. А она в это время… с Иршей. Уже навсегда. Она с ним, а ты иди, продолжай творить добро! Будь человеком, утверждайся среди людей и услаждайся этим. Своим величием и своим страданием. Развей, распыли себя в толпе и радуйся этому. Люди будут благодарны тебе.
Кто будет благодарен? Один человек, которому доверился, и тот не смог. Не смогла она. А разве его любовь не благодать, не святой дар судьбы?
«Жить — значит любить. Но я уже никогда не смогу полюбить. Я теперь вижу всюду только один обман. Всех, кто любит, ждет обман». Его терзало одиночество. Если бы было к кому пойти, излить боль и найти сочувствие! Такого человека нет на белом свете у тебя, Василий. Все те, кто обрадовался бы твоему приходу, молодые, здоровые, счастливые, они привыкли видеть в тебе учителя, генератора идей, с ними можно говорить о Корбюзье, Беретти, полете в космос, бессмертии. О бессмертии тела, а не духа, о научном поиске, а не о вечности великой и справедливой мысли, то есть о том бессмертии, за которое не нужно платить унижением и которое не умаляет силу духа. А он отплатил унижением даже за это свое короткое счастье, за то, что втянул в круг своих идей еще двоих, и те двое на этом круге нашли что-то иное, а может, и не нашли ничего, а только обрели друг друга, и теперь им начхать на твои хрупкие и холодные идеи. Им тепло без них.
Он уже давно шел по городу. Улицу продувал пронзительный ветер, но Василий Васильевич не чувствовал этого. С каким-то болезненным вниманием присматривался он к людям, будто видел их впервые. Его охватывал острый интерес: как они живут? Какие они? Возможно, ни один не похож на него. Человек — это что-то особенное, сокровенное, чего никогда не разгадаешь. Пусть даже маленький, пусть никчемный, но всегда сокровенный, всегда тайна. Земля переполнена, напичкана тайнами, как бомба взрывчаткой. Пласты земли переворачивает плуг, он переворачивает и ее тайны, и между ними, сквозь них прорастает рожь, хлеб. Об этом писал Хайям. И вместе с тем все так просто, так естественно. Пришел, если посчастливилось, отлюбил; еще из груди не вырвался первый крик, а уже судьбой предназначено, где проложит свой след первая морщинка. Большое, главное — где-то там, за горизонтом, за фиолетовой кромкой, куда сегодня опустилось солнце. Он видел, как оно садилось. Пряталось во мглу, в седой космос. Все растворяется там…
«Что они делают в эту минуту? Смеются надо мной? Оплакивают меня? Но ведь это же подло, мерзко. И то и другое. Они не виноваты…» Но разве ему было бы легче, если бы они оба пришли к нему и стали плакать и просить прощения?
Василий Васильевич не знал, что его привело на привокзальную площадь, а потом в ресторан. Может, какая-то подсознательная мысль: кто-то ему рассказывал, что в вечерние часы, а также тогда, когда не хотят, чтобы тебя видели, идут в ресторан на вокзале. Он сюда никогда не ходил. В ресторане было безлюдно, горели боковые светильники, под одним из них чирикал воробей. Залетел сюда и потерял грань между днем и ночью.
Подошла молодая, красивая, уставшая официантка, молча остановилась около его столика. Неожиданно подумал, что предложи он ей после окончания дежурства пойти с ним, наверное, пошла бы. Даже подумал, что ему сейчас это легко сделать. Если бы только могло спасти.
Достал бумажник: удивился, что денег мало. Поискал еще, ощупал все карманы — привык, что у него всегда были свободные деньги, он их, в сущности, не тратил. Купит что-нибудь из еды, какие-нибудь сладости Ирине («Любит сладкое…»), иногда цветы. Цветы начал покупать недавно и почувствовал от этого большое удовольствие. Видел, что она радуется несколько преувеличенно, но все равно ей нравилось это «мещанское», как считал когда-то, проявление внимания, это его «расточительство». Однако в последнее время…