— Стабилизировалось. — И спросил поспешно: — А как вы?
— Ничего. Старею. Все — как и у других в моем возрасте. Печенка, склероз. Записываю на бумажку, чтобы не забыть почистить на ночь зубы. Понемногу работаю. Все с нуля, город молодой. А с нуля всегда интересно. Ты знаешь, какой средний возраст жителей нашего города? Двадцать семь лет. Это только я… так сказать, порчу статистику. Да еще несколько таких. Много детей. Недавно спроектировал Дворец бракосочетаний. — Он улыбнулся. — Что тебе наши масштабы! — Он замолчал, было видно, что думает о другом. Его продолжал мучить вопрос, который хотел задать сразу, как вошли в номер, да так и не задал. — Боже мой, как летят годы! Только с возрастом замечаешь. Когда-то я сам летел, а годы стояли. Помню свой первый проект. А ты свой помнишь? А, да… — Он все время натыкался на что-то. — Значит, говоришь, все в порядке. Сердце стабилизировалось… Это хорошо. В семье тоже все здоровы? — Задал вопрос так, между прочим, а сам напрягся, чуть не раздавил в руке стакан, Сергей ответил кратко и почти бездумно:
— Да.
— Дети есть?
— Дочурка. Четвертый год. Такая забавная. — Ирша улыбнулся умиленно, но и иронически, словно просил быть снисходительным к его отцовской сентиментальности. — И умненькая: как-то пришел, а от меня немного попахивает спиртным. Иногда приходится… Знаете, как у нас… Тонны кирпича без бутылки не выбьешь. Малышка поцеловала и говорит: «Ты, папа, алкомоник».
— Потому что сама пьет молоко! А может, от антимонии? Это Иринино слово. — Он настороженно замер, даже заболело под сердцем. — Как она?
Ирша переменился в лице, покраснел, как когда-то в былые годы, до самого кончика носа. В глазах застыло тяжелое напряжение.
— Я не понимаю, почему вы спросили о ней? Мою жену зовут Ниной.
— Вы расстались с Ириной? — Тищенко уже не мог скрыть своего волнения.
— Вы или разыгрываете меня, или… Ведь знаете же, что мы не поженились.
— Не знаю, — еще не постигая смысла только что услышанного, сказал Василий Васильевич. — Но, прости, как — не поженились? Она мне все рассказала.
Теперь растерялся Ирша.
— Вы сами знаете… жизнь временами делает сложные зигзаги. Мы… ну, хоть это и банально, ошибались. Оба. Конечно, я перед вами… Василий Васильевич, вот крест святой, какими только слезами не оплакивал свою вину. Давно хотел просить у вас прощения, тысячу раз хотел… но знал, что его нет. Я и сейчас не прошу. Вот допью стакан и пойду. И все же нет… Я должен повиниться перед вами. Простите меня или нет…
Василий Васильевич уловил в голосе Ирши актерские нотки и поставил на стол стакан. Что это было актерство, он уже не сомневался, И нечто неуловимое мелькнуло в выражении лица Ирши, обозначилась одна черточка. Этот изгиб левой брови, эти широко распахнутые глаза, и в них искорки… Как же они запомнились ему! Какие же они знакомые… еще с тех дней. Это был жест — жест открытости, откровенности, выработанный давно и рассчитанный на таких простаков, как он. «Видите, я наивный, я ничего не понимаю, судите сами…»
— Знаете, молодость. Это так сложно. Я хотел рассказать вам все… Это началось незаметно… Да вы знаете… Я боялся травмировать вас…
Василий Васильевич поднялся и снова сел. Ирша смотрел в стакан, но каждой клеткой тела чувствовал своего собеседника. Был готов ко всему.
— При чем тут я? — сказал Василий Васильевич. — Я… это совсем другая тема. И мы ее касаться не будем. Поверь мне, не будем. Но Ирина!
— Она перевелась в другой институт.
— Да, вынуждена была перевестись… Не могу поверить. Не представляю. — Василий Васильевич так разволновался, что на лбу выступил пот. — Ведь это для нее… Она жила тобой. У нее тогда были такие глаза!.. Мученицы. Как же она… Послушай, неужели ты не знал, какая она? Как же ты мог, как мог не жениться на ней?! — закричал Василий Васильевич.
Ирша посмотрел на него с изумлением, и Василий Васильевич прочел его взгляд и поспешил разъяснить свои слова, хотя и продолжал клокотать гневом.
— Ну… пусть ты так поступил со мной. Фактически предал. Вот, говорят, чувства, любовь — они сильнее всего, они не знают преград. Хотя и это бессмыслица. Во имя другого человека… можно пожертвовать… Все писатели сошлись на этом. Им подобное нужно для сюжета, чтобы оправдать своих героев. Именем любви дозволено все!.. Даже убить. Видишь, ограбить банк не разрешается, а убить, предать… Еще и слезы выжмут. Ну, со мной — пусть… А потом… Потом ты предал и ее, саму любовь. Во имя карьеры… Значит, ступени. Ух… — Он сжал кулаки. — Мы с Ириной были ступени. Две ступеньки. Ты по ним взошел, вытер ноги о наши души. Ну… пусть о мою. Но об ее, Иринину!