Они сидели в саду за хатой, на лавочке возле криницы, слушали, как скрипит колодезными журавлями вечернее село, как где-то тюкает топор и перекликаются от калиток женщины, дожидаясь скотины. В саду уже темнело, мягкие тени обволакивали их со всех сторон, сближали, толкали к откровенности.
— Люся, вы любили кого-нибудь до Петра? — вдруг подал голос Сашко. Люся подняла на него удивленные глаза, и он понял, что сморозил глупость: выходило, что спрашивал о себе. И поэтому торопливо добавил: — Ну… в школе или в училище?
— А как вы полагаете? — сухо отозвалась Люся.
— Я? Не знаю, наверно, нет. Так мне кажется, когда вспоминаю вас тогдашнюю… — Он на минуту смолк и грустно продолжил: — В мире все так странно… Мы иногда не замечаем, в какую сторону нас несет. Вот тогда, на выставке, я искал вас…
— Не надо, — попросила Люся. — Все прошло. И ничего не было.
— Да, словно и не было, — повторил Сашко. — Но из памяти не выкинешь. Петро знает?
— Не знает. Да и знать нечего.
— Правда, — согласился он. — А как вы с ним… подружились?
— Петро — мой земляк, — усмехнулась Люся.
— Ну, этого мало. Мне казалось, тогда, в первую нашу встречу, он даже хотел избавиться от вас.
— Я сама напросилась ему в друзья, — вызывающе вскинула голову Люся.
— Напросилась? — не поверил Долина.
— Да… то есть… — И вдруг ее голос упал, а взгляд погас. — Горе привело меня к Петру. Я временно устроилась работать в магазин, а в селе был еще и кооператив. И там часто недовыполняли план. И каждый раз завмаг просил у меня взаймы на несколько дней. И случись ревизия. А у меня недостача — восемьсот рублей. Я к завмагу — верните долг. А он: «Не брал, ничего не знаю».
Люся замолкла, видно, ей было тяжело вспоминать. В тишине, охватившей их, было слышно, как ударяет в подойник молоко — хозяйка уже доила корову — и как где-то далеко говорит радио.
— Хорошо, ревизор добрый попался, — рассказывала дальше Люся. — Поверил, что я не взяла этих денег. Сказал, если внесу за три дня, не будет передавать в суд. Ну… а где мне было взять? Ни родных, ни друзей. Вот тогда и вспомнила про Петра.
— Так он… — сказал Сашко и запнулся.
И Люся испугалась своей откровенности.
— Неправда! — почти крикнула она. — Я Петру вернула деньги через неделю. Завмаг все-таки отдал…
— Да я… — спохватился Сашко. — Разве я не знаю Петра. Просто мне горько, что я оказался такой свиньей, — вы даже не обратились ко мне за помощью. Люся, вы мне простите это… То есть, конечно, прошлого не вернешь, но… — Он прикоснулся к ее руке, и она не отняла ее. — Мне хочется, чтобы вы не держали на меня зла. Мне так стыдно. Я знаю, что имеем — не храним, потерявши — плачем. Не имею права даже говорить вам об этом, но… не могу ничего с собой поделать. Успех меня захлестнул. Что-то со мной тогда стряслось. Ходил как в тумане. Встречи, беседы, вечера! О, какие это все иллюзии…
Он почувствовал, что Люся взволнована тоже. Поднял голову и, хотя стало совсем темно, увидел, как дрожат ее губы словно от холода. Сашко опять легонько провел пальцем по ее обнаженной руке, она испуганно отшатнулась и встала.
Он поднялся тоже. Боялся, что она скажет резкость и погасит розовое пламя, которое охватило его. Ему было так хорошо! Он даже не подозревал, что такое бывает на свете. И в этот момент их окликнула хозяйка…
Возвращались уже в полной темноте. Лес стоял тяжелый, черный, молчаливый, только изредка по верхушкам деревьев прокатывался шелест. Может, пробегал верховой ветер, а может, возились птицы. Люся шагала быстро, но как-то сторожко, в темноте белели ее открытые ноги, руки и плечи, а сама фигура сливалась с темнотой. Оба знали, что сейчас они одни во всем лесу, во всем мире. Он шел за нею, думал о ней, и волна нежности затопляла его. А то, что она его боялась, и боялась именно так, как боятся любимого человека, наполняло его трепетом и желанием. Он понимал, что все бессмысленно, но понимал как бы издалека, краем сознания, а чувства его вихрились, сердце горело любовью и радостью. Они подошли к ручью, и Люся остановилась в нерешительности. Березовых горбылей, по которым они недавно переходили, совсем не было видно.
— Погодите-ка, — сказал Сашко ломким голосом.
Он высоко закатал штанины и перебрел с кошелками по воде. Потом вернулся и взял Люсю за руку.
— Давайте я переведу.
Она молча подчинилась.
Одной рукой Сашко держал ее руку, другой поддерживал за талию. Она шла чуть выше его, он чувствовал на своем виске ее дыхание. Слышал запах ее кожи, и что-то сжалось в нем, и рука, лежащая на Люсиной талии, отяжелела, задрожала, и он не знал, чей это трепет — ее или его. Он только почувствовал, что Люсино дыхание стало жарким, а движения утратили обычную грацию. Тело ее было напряженным, статным и в то же время словно потеряло земную тяжесть; казалось, оно летело ему навстречу, и Сашку стоило больших усилий, чтобы не подхватить ее на руки. Она сошла на берег, но он все не отпускал ее, медленно клонясь, поцеловал куда-то возле уха. Люся вздрогнула. Она не вырывалась, а только сказала: