Нет, он бы только рассмеялся. Он бы ничуть не испугался, потому что относится к ней как к милому, немного взбалмошному ребенку. Так уж у них сложилось, такая уж возникла любовь. Ее отец, Александр Артемьевич, профессор математики, до войны был преподавателем в институте, где учился Василий. Именно к нему в шинели и хромовых сапогах пришел из госпиталя худой демобилизованный младший лейтенант Тищенко. Даже не пришел, кажется, его привел сам отец. И Василий и отец любили вспоминать об этой встрече. Василий, демобилизовавшись, в то время жил в общежитии у знакомого. (Тогда еще любили шутить: «Ты где живешь?» — «У товарища». — «А товарищ где?» — «На вокзале».) И вот возвращались они с другом из бани, от них на сто метров несло вонючим мылом и автоклавом (сдавали в дезинфекцию одежду). Остановились на углу улицы Артема и Гоголевской, принялись считать деньги. Денег на бутылку не хватало, и вид у обоих был плачевный. В тот момент Александр Артемьевич и увидел Василия. Поздоровался, обнял своего бывшего студента, хорошенько отругал за то, что тот не зашел к нему. Василий божился, что собирался прийти, но все откладывал. «Куда вы идете?» — спросил Александр Артемьевич. «Да вот после бани, понимаете… хотели немного, согласно обычаю, да не выходит», — товарищ Василия, бывший моряк, говорил с намеком. Александр Артемьевич намек понял, рассмеялся и повел обоих к себе домой. Иринин отец, хотя и был профессором, звезд с неба не хватал, знал, что достиг своего потолка. Был добрым, гостеприимным, любил людей простых и часто помогал им. Он не отпустил Василия.
Она была тогда одной из этих девочек на парапете… Василий Васильевич — она называла его так — старался хоть чем-нибудь отблагодарить своих добрых покровителей, работа прямо горела у него в руках — мыл полы, рубил дрова, носил воду, и все это весело, с шутками и прибаутками; чтобы не мешать хозяевам, готовился к экзаменам, защите диплома в вишеннике, росшем вблизи от дома. Там у него стояла «дачка» — сам соорудил себе шалаш, летом и спал в нем под шум деревьев. Она, Ирина, почти каждое утро бегала в вишенник, щекотала Тищенко под носом перышком — будила. Он начинал смеяться еще во сне. И вообще он смеялся так, как, может, не смеялся никто на свете. «Господа, если вы будете есть котлеты фирмы «Виктория» (так звали мать Ирины), вы сможете смеяться, как мистер Тищенко», — постоянная шутка отца, обращенная за завтраком к ней, Ирине, потому что она и вправду лишь ковыряла вилкой в тарелке, Василий же уплетал все за милую душу, и она украдкой от родителей показывала язык «мистеру Тищенко».
Эта игра продолжалась долго. Озорная девчонка забавлялась, зная, что это безопасно, что он не осмелится посягнуть на нее даже в мыслях, а ей хотелось, чтобы он видел в ней не девчонку, а взрослую девушку, женщину. Это была игра котенка в присутствии мамы: всегда можно подбежать к ней, и хочется убежать от нее подальше. И она отбегала. Случалось, когда они вдвоем шли куда-нибудь, она брала его под руку, он волновался, а она лукаво поглядывала на него. Но и дальше играла, и бегала по саду, подпрыгивала, хватаясь за ветку, и болтала в воздухе босыми ногами (туфли валялись на траве), красивыми, длинными ногами, еще девочка, но уже и женщина, не созревшая женщина, что особенно привлекательно. Женщина находит свое завершение в любви. Он о ней и мечтать не мог как о женщине, пока не заметил, что мечтает, и ужаснулся: что скажут Иринины отец и мать, он был убежден, они думают не о таком женихе для своей единственной дочери. И тогда он ушел от них. Бывало, заставлял себя по нескольку недель не появляться, а потом не выдерживал и шел, и все начиналось сначала. Точно он знал одно: Иринины родители доверяют ему, и именно это доверие сковывало, хотя уже чувствовал, что они с этой ветреной, избалованной девчонкой давно переступили невидимую грань, что это уже не игра, что их неудержимо несет огромная и светлая река, которую называют любовью.
Ирина влюбилась в его простодушный оптимизм, в его смех, а еще больше в его мужественность, взрослость. Когда она впервые увидела на пляже его грудь и плечи (еле затащила его искупаться), то посмотрела на него, как на Прометея, сошедшего со скалы: они были сплошь в шрамах и рубцах.
Девочки в школе, дознавшись про ее любовь, ахнули: «Такой старый… Такой нескладный». А он казался ей и молодым и стройным, и все остальные ребята просто не существовали для нее. Было ли это настоящей любовью? А чем же еще? Была любовь и есть. Василий ее и по сей день просто обожает. Он считает: судьба не по заслугам щедро одарила его, он и сотой доли не заслужил. Когда она сказала, что любит его, он и возликовал и ужаснулся, тут же решив не ходить к ним, не видеть ее. Но вскоре к нему приехала мать Ирины, и он стал вновь бывать в их доме.