— Нет, строй на своем месте, — перебил Тищенко. — А те пусть стоят.
— Все это старье?
— Вам, молодым, хочется уничтожить чужое. Не забывай: то, что строим мы, когда-нибудь тоже устареет. Дай нам боже построить что-нибудь вроде ковнировского корпуса в Лавре. А хочется… Я тебя понимаю. В твои годы тоже, бывало, как начну мечтать, как понастрою в облаках…
— А сейчас не мечтаете? — наивничая, спросила Клава.
Тищенко уловил насмешливый оттенок, но не смутился:
— Почему же? Мечтаю, как и все. Но чаще всего беспредметно. — Сокрушенно покачал головой, что всегда делал, когда подтрунивал над собой, и обвел всех взглядом: глаза были светлые, хитрющие, прятались в лучиках морщинок, и твердые губы тронула легкая улыбка. — У вас, Клава, я думаю, мечты куда интереснее и реальнее моих.
Однако Клава почему-то легкий тон не поддержала, сказала неожиданное:
— У нас на первом этаже живет старый сапожник. Так он войдет в комнату, снимет пальто, сядет на табуретку, руки зажмет между коленями и сидит. Час сидит, два… Со двора видно. О чем он думает? Тоже мечтает?
— Это, наверное, такие мысли, что лучше их и не знать, — вздохнул Тищенко. — Мне бы вот Сергеевы годы, его мечты, его возможности…
— Вы еще и сами, как говорится, при добром здоровье и силе, — не замедлила отозваться Клава.
— Я и хочу… — сказал Ирша, но уже не столь уверенно. — Вместо всего этого — космические линии, смелые архитектурные формы.
— Космические линии… — задумчиво сказал Тищенко. — Чтобы дом как оратория? Да? Возвеличивал, поднимал. Чтобы люди, войдя туда, чувствовали свое ничтожество, хватались покаянно за голову и стремились возвыситься душой? Широкие лестницы… Яблони за стеклом… И голос звучит, как эхо, словно хрустальный. — В глазах Василия Васильевича пробежали искорки и погасли, он сказал задумчиво и особенно проникновенно: — Это хорошо. И я так мечтал смолоду.
— А сейчас иначе? — спросил Сергей.
— И так и иначе, — помолчав, ответил Василий Васильевич. — Ты пройдись когда-нибудь на Подол и присмотрись к старым домам. Не окна, а щели. Бойницы. Это целая эпоха: враждебности, предательства, замкнутости душевной. Окна — как бойницы… Архитектура — это эпоха. Вот вы изучали в институте афинскую архитектуру. Парфенон и Эрехтейон, Пропилеи… Но знаете, что меня больше всего поражает у древних греков? Не их храмы и статуи, а первые строки присяги: «Я не посрамлю священного оружия и не брошу товарища, идущего в шеренге рядом со мной…» Не брошу товарища…
— Не понимаю, какая связь, — откровенно призналась Ирина.
— А такая: потомков не удивишь помпезностью. Да и не в этом суть… Мы должны строить дома, которые свидетельствовали бы, что мы были добрыми, любили и уважали человеческий род, друг друга, заботились о всех. О луче света для каждого. Понимаешь? Пусть станет целью для архитектора до конца дней его — свет для каждого человека! Жильем у нас пока еще обеспечены далеко не все. А ведь необходимо еще дать людям и гармонию и красоту. Архитектура вобрала в себя многовековой опыт. Она еще и история…
— Луч света… Так можно растащить само солнце по коммунальным квартирам. Полезно, выгодно, удобно… — Это был вызов, но робкий, хотя и тонко рассчитанный.
— Попросту необходимо. И электростанции тоже должны быть красивыми. Здесь ты оказался на высоте.
— О чем вы, Василий Васильевич? — спросил Сергей. Глаза его смотрели напряженно, он сжал красиво очерченные губы.
— Одобрили твой проект тепловой станции для Кремянного.
Сергей не мог скрыть радости. И было видно, что эта его радость доставляет удовольствие Тищенко.
— Правда? Ух, прямо в жар бросило! — Ирша вышел из-за стола, крепко потер руки.
— Да, проект хороший, хотя это еще и не космические линии. Зато просто, удобно. Прекрасная композиция. Тебе удалось соединить две тенденции. — Он жестко потер подбородок и добавил уже другим тоном: — С тебя магарыч.
Сергей покраснел, растерялся, взглянул на Тищенко с недоверием, но тот смотрел серьезно, и тогда Ирша отозвался с готовностью:
— Где и когда?
Тищенко смеялся громко и долго, пока на глазах не выступили слезы. От его раскатистого смеха, казалось, дрожали стекла в окнах, кто-то с любопытством заглянул из коридора.
— Ну, насмешил! Я в шутку, а ты серьезно, — сказал Василий Васильевич, остывая от смеха. — Нет, пить пока не будем. Тем более что ты сам не пьешь. И правильно делаешь. Вот что я тебе скажу: будь таким во всем. Дома, они все поначалу чистые. Создавай их чистыми руками.