Ирина пристально посмотрела на нее.
— Подхалимов, по-моему, и без тебя хватает.
— А я и не думаю льстить. Вверх я не лезу, так что подлизываться мне нужды нет. А когда смотрю на твоего благоверного, то думаю, что, может, только он один здесь… по призванию, не за зарплату.
— Он просто делается больным, если у него чего-то не получается, не додумает до конца. Его ли это работа, чужая ли, а уж раз втравился в нее, то доберется до сути. Только мне иногда кажется, что как раз за это-то он и поплатится. Не все любят, чтобы добирались до сути.
— Не преувеличивай.
— Боюсь, что преуменьшаю.
Какое-то время работали молча, каждая думала о своем.
— Мда-а, пошел Сергей в гору, — как-то невыразительно сказала Клава.
Ирине послышались в ее словах не то зависть, не то сомнение, и она встала на защиту:
— Разве он не заслужил?
— Заслужил. Хотя… Таких проектов навалом в этих шкафах, да и в тех, что стоят в коридоре на третьем… И в подвале.
— Не таких. Ты видела его проект?
— Разве я говорю, что плохой? Не в этом дело, сама знаешь. Поддержка есть у парня — вот что важно. Земляка-шефа. А прежде всего твоя.
Ирина отложила резинку, которую держала двумя пальцами, посмотрела на Клаву удивленными глазами: большие, темно-карие, они сейчас около зрачков посветлели, словно в них брызнули зеленой краски, и выражали такое изумление, будто бы Клава пришла в краденом или собиралась что-то украсть.
— Моя?!
— А то чья же, — спокойно возразила Клава. — Тищенко же сказал: прожужжала все уши.
— Он… знаешь, какой-то не похожий на других. Скромный, стеснительный, вежливый. Всем помогает… Разве не так?
Клава подняла голову, молча посмотрела на Ирину. С ее лица исчезло выражение ироничности, теперь оно стало серьезным, постарело.
— Пожалуй, правда, — сказала она. — Хотя иногда мне кажется, что его скромность — как модный галстук. Напоказ. — Она мгновение помолчала, махнула рукой, как бы отказываясь от своих слов. — Да что там говорить… Каждый человек должен иметь свою ширму.
— Ты что? — Ирина испугалась. — У Сергея — ширма? У него такие чистые и ясные глаза.
— Просто… ты истосковалась по нему.
Ирина вспыхнула и сняла очки. Без очков лицо стало открытым, незащищенным, вдруг ясно обозначились горевшие румянцем щеки, глаза наполнились обидой.
— Ты чего? — пожала плечами Клава. — Я же не говорю, что в этом есть что-то дурное. Кто же и поддержит, если не свой человек. — Она с хитрецой посмотрела на Ирину и добавила, будто размышляя: — Свой и утопит в тихом местечке. Но может и показать брод.
Ирина вышла на середину комнаты, губы ее дрожали, глаза затуманил гнев.
— Кто это «свой»? На что ты намекаешь?
— Глупая ты, Ирина, — неожиданно просто, словно одним махом отбросив в сторону все прежде сказанное, молвила Клава. Глаза ее снова стали серьезными. — А тебе не кажется, что ты влюбилась в него?
Ирина как стояла посередине комнаты, так и замерла, будто сраженная громом. Но попыталась защититься улыбкой. Клавины намеки давно смущали ее душу, однако она не принимала их всерьез: в первый раз, что ли, Клава поддевает своими шуточками. Но сейчас глаза Клавы говорили, что она не шутит.
— Я влюбилась в Сергея? Надо же придумать такое…
А страх холодным туманом заползал в душу. Ирина защищалась, возражала горячо, с горькой обидой, но в груди, под самым сердцем, тонко и щемяще дрожала какая-то жилка, и от этого радостное тепло разливалось по всему телу. Она даже помыслить не могла, что было бы, случись такое на самом деле.
— У меня доказательств хватит на десятерых влюбленных, — уверенно, с некоторой долей жестокой удовлетворенности сказала Клава.
Разговаривали две женщины, две сотрудницы, но сегодня они не понимали друг друга, чего не бывало прежде. Клава относилась к Ирине с чувством превосходства, но одновременно и с некоторой долей зависти к ее молодости, наивности и устроенности в жизни. Может, где-то в глубине души она хотела разрушить кажущееся ей благополучие, как частенько хотят того люди с нелегкой судьбой, хотят, чтобы и те, другие, чья жизнь сложилась более счастливо, сравнялись с ними. Однако врожденная доброта Клавы не позволяла ей опуститься до подобного.
— Так вот… Во-первых, ты лучше стала одеваться. Белые сапожки на каблучке, которые привез тебе Василий… Они же неудобные, а ты носишь.
— Все сейчас стали лучше одеваться, а этот каблук скоро выйдет из моды.
— Ты шла, и половина Киева смотрела на твои ноги, — на этот раз с откровенной завистью сказала Клава. — Во-вторых, ты стала ходить на фильмы о любви.