Сейчас Тищенко переступал с ноги на ногу, недовольно поглядывая по сторонам, сопел — не мог привыкнуть к вошедшим в моду высоким столикам без стульев: обед не в обед.
— Еще бы яслей понастроили вдоль стены, самое разлюбезное дело: конюшня, а не столовая, — ворчал он, пережевывая кусок твердой краковской колбасы, густо сдобренной горчицей. — А знаешь, этот наш Сергей на редкость талантливый парень… И какой скромный!
Ирину жаром обдало. Нет, она не может сейчас говорить об Ирше, ее выдадут интонация, смятение.
— Носишься ты с ним, — сказала с раздражением, потому что прежде всего злилась на самое себя. — Таких проектов навалом во всех шкафах! Зайди в любую комнату, взгляни, — повторила она слова Клавы.
Василий Васильевич покачал головой, прожевал колбасу, возразил:
— Э, нет, в его проекте есть свежая мысль, чувствуется уверенная рука, хотя он свою фантазию пока держит в узде. Может, это к лучшему… На сегодняшний день.
Ирина отвела взгляд.
— Интересно было бы посмотреть, чего бы он достиг без твоей поддержки. Ты его тащишь как на буксире. Как же — земляк!
— Но ведь я его и критикую чаще других, — удивился Тищенко. — Ты что, забыла?
— Чтобы не подумали, что опекаешь. Сам себе кажешься принципиальным.
— Что с тобой? — недоумевал Тищенко. — Чего ты ни с того ни с сего взъелась? Может, досталось от Ирши на орехи? Нет, ты не права. Вот увидишь, придет время — и мы будем гордиться им. На таких, как он, держится институт. На нем, Решетове, Вечирко…
Она вздохнула.
— Плохо ты знаешь людей.
— А ты хорошо? Вышла-то за меня. — Он засмеялся, довольный, и этим обезоружил ее.
Когда они возвращались в институт, увидели около лестницы Вечирко — тот курил сигарету, медленно подносил ее к губам, так же медленно отстранял руку и стряхивал пепел. Василий Васильевич поздоровался и, приостановившись, спросил:
— Вы знакомы с проектом Ирши? Какое ваше мнение?
— Проект неплохой, — сказал Вечирко и, выпустив кольцо дыма, чуть-чуть скользяще повел глазами, как бы говоря: судите сами, конечно, трудно высказать свое мнение, ведь проект доброго слова не стоит, но он, Вечирко, человек благородный и даже о плохой работе товарища отзывается похвально. Он снова повел в сторону глазами и после паузы взглянул на Тищенко, чтобы удостовериться, что тот правильно его понял.
Ирина, стоявшая рядом, заметила этот скользящий взгляд и про себя зло посмеялась над мужем, над его превосходным знанием людей. Василий Васильевич с минуту стоял молча, а потом многозначительно, словно перенял урок, преподанный Вечирко, посмотрел на Ирину, взял ее под руку и повел вверх по лестнице.
Вечером они собирались пойти в кино, но Тищенко пригласили на какой-то совет, и Ирина поехала домой. Она убеждала себя, что скверно, просто никуда не годится так редко видеть мужа, то у него совещание, то советы, а она все вечера одна и одна, но не чувствовала ни одиночества, ни скуки, просто вечер был какой-то пустой, серенький, нечем было его заполнить. Раньше она бегала на курсы английского языка, начала даже готовиться в аспирантуру, но вот уж с год как угомонилась: поняла, что ни то, ни другое, ни третье ее по-настоящему не волнует. Прошла в «синюю столовую» (названную так потому, что была оклеена синими обоями), взяла журнал, намереваясь почитать, — не читалось, показалось скучным, герои словно репетировали плохую пьесу на самодеятельной сцене. Напротив, на стене, висела их с Василием свадебная фотография, собственно, и не свадебная — оба в зимних пальто и шапках, но сфотографировались сразу после женитьбы. Раньше она почему-то эту фотографию просто не замечала. Василий на ней был молодым, невероятно счастливым, улыбался белозубо, и глаза, глаза просто полыхали голубым огнем от счастья.