Василий Васильевич, уступая ей дорогу, шагнул с тротуара, и бутылки в сумках звякнули. Он покраснел. Подумал, что ему, пожалуй, не очень-то к лицу ходить со стеклотарой. Стыдно вроде бы, неловко. И тут же поймал себя на каком-то несоответствии, какой-то двойственности — маленькой, крошечной, но все же, — и даже остановился на тропинке. Конечно, подумал, он немного изменился с тех пор, как к крыльцу дома — а его видно из всех окон — стала подъезжать коричневая «Победа» и он садился в нее сначала словно бы несмело, будто занял не свое место, а потом уже и так: небрежно, напоказ хлопая дверцей… Именно напоказ, небрежно. С какого же это времени? Может, с тех пор, как повстречал на тротуаре по дороге к машине эту женщину под руку с ее мужем?
И вдруг он понял, что все это прямого отношения к черноволосой красивой женщине, бросившей на него лукавый взгляд, не имеет. Дело тут совсем в другом. Теперь он понял и Баса, который после того, как поработал начальником в главке, некоторое время ездил на работу в такси, а встретившись однажды в трамвае с Ириной, покраснел, потом побледнел и чуть было не выпрыгнул на ходу. Ирина тогда, рассказывая, не могла этого понять, и Тищенко тоже. А теперь понял и рассмеялся. И когда в очередь за ним встал мужчина в стеганке, видно, работяга, который, окинув взглядом его бутылки из-под коньяка и шампанского, проворчал: «Выброшенные деньги», — засмеялся снова. Это смешливое настроение не покидало его, пока он не вернулся домой и, бросив на стол мелочь, сказал:
— Это мы обменяем на динары.
Она догадалась, что подоспели документы на туристскую поездку в Югославию, они так давно заполнили их, что и забыли. Ирина обрадовалась этим путевкам, как спасению, ей показалось, что там, в далекой стороне, она убежит от Ирши, их магнитное силовое поле за это время разрядится, иссякнет. Время съедает и не такие силовые поля. Так ей казалось. Сборы, чемоданы, дальняя дорога, суета, новые знакомства в группе — Сергей отдалился, она видела его, как видят, проезжая на машине, человека, стоящего за штакетником. А потом Плитвицкие озера с голубой, словно искусственно подсиненной водой, и шумный Сараево, где на базаре чеканщики инкрустируют дорогие сервизы, а продавцы предлагают купить на память огромные страшные ножи с костяными ручками, и древний Сплит с узенькими улочками и старинными, почти ровесниками римскому Колизею, домиками, и, наконец, роскошный Дубровник. Правда, все, чем Ирина любовалась, она видела не только своими глазами, но и еще чьими-то — оценивала, восторгалась, осуждала. Она знала, что не поделится своими впечатлениями с Сергеем, и от этого чувствовала какую-то неполноту путешествия. Сколько раз ночью лежала без сна, и ее охватывала тоска, почти отчаяние. А когда наконец проваливалась в неспокойный сон, снились чудища, и она просыпалась с лихорадочно бьющимся сердцем. В Дубровнике они несколько дней отдыхали. Жили в небольшом отеле около самого моря, ездили на остров, бывший лепрозорий, побывали в океанарии, осмотрели знаменитую галерею произведений Мештровича. Народу в эту пору на курорте было мало, в отеле только и были они да немцы, с утра до вечера сидевшие в баре и пившие то «црвеня», то «бяле» вино. А море шумело, клокотало — погода была штормовая, и огромные белые валы обрушивались тяжелыми громадами на пляж, на скалы, ударяли в стену гранитного мола. Она часами смотрела на море, и временами ей хотелось плакать, такое оно было грозное, могучее и равнодушное. И совсем беззащитным казался маленький кораблик на горизонте, который то нырял в седую пену, то снова показывался и упрямо полз куда-то на край света. Море пахло остро, возбуждающе. Однажды оно выкинуло к ее ногам мертвого морского ежа, в другой раз разрезанную пополам большую рыбу с длинным острым носом. В море никто не купался, хотя в погожие дни несколько пляжников, спрятавшись от ветра за скалы, вбирали в себя скупые, почти уже зимние солнечные лучи.
— Побывать на Адриатике и не искупаться, — сказал Василий Васильевич. — Что я скажу в Киеве?
Он разделся и прыгнул со скалы в бушующее море. Вода обожгла его как огнем, но он проплыл большой круг, его голова мелькала меж пенящихся гребней, и Ирина, не на шутку испугавшись, кричала, звала его, но голос тонул в грохоте волн. Немцы смотрели с балкона отеля и смеялись.