Видела рядом с собой Сергея, чувствовала, что нужна ему, что может пойти за ним хоть на край света, прямо сейчас, сию минуту. Потом, возможно, будет раскаиваться, мучиться, жалеть мужа, но пойдет с Сергеем. В глубине души она проклинала себя (хотя пока не в полный голос), сознавая свою неблагодарность, вероломство, понимала, что одним махом рушит все, что годами по мелочам собирала с Тищенко. Да-да, по мелочам. У них и правда много мелочного, утилитарного. Василий будто и бескорыстный, а заботится о себе, хотя говорит, что все делает ради нее. Ему нравится их нынешняя жизнь, их дом, эта старая мебель, книги… Ирину больно ужалила мысль, что она скверная, недобрая — когда-то нечто такое в сердцах говорила ей мать. Вчера утром дала себе слово больше не встречаться с Сергеем. Поклялась, а оказалось, не всерьез, сердце рассудило по-своему. И, встретившись взглядом с Василием, испугалась: «Что же это я?.. Ужас какой-то». А где-то, словно из-за спины, тихий шепот: «Разве ты виновата? Если иначе не можешь, если ради этого счастья живешь на свете, а без него перегоришь в пепел».
А сейчас была счастлива. И мысль о Василии и Сергее, как живой родник, пробегала то по росному утреннему лугу, в чебреце и ромашке, то будто по выжженному пепелищу. В эту минуту она уже знала, что победит в ней.
Остановила руку у сердца Сергея и тихо прошептала:
— Хочу ребенка. От тебя.
Ее рука соскользнула с его груди — так резко он поднялся, опершись о локоть. Смотрел на нее пристально, спрашивал взглядом, не шутит ли она, но и без того видел — не шутит.
— Ты испугался? Но ведь и ты хотел бы ребенка. Правда? А испугался… Что где-то будет бегать твой ребенок. Незаконный. И это уж на всю жизнь…
— Ты… как ведьма, Ирина, — прошептал он пересохшими губами. — Угадываешь.
Она будто и не слышала его.
— Еще ты подумал… У нас с Василием нет детей. Почему? А врач сказал, что я здорова. — Мягко нажав ладонью, снова опрокинула его на подушку. — Не бойся, это я просто так болтаю. — И в тот же миг ее глаза вспыхнули лихорадочным блеском, и она резко поднялась, села, охватив колени руками. — Но ведь… это… был бы наш ребенок!
— Наш! — У него на лбу выступил пот.
— Нет, я не причиню тебе зла. Никогда, да и не имею на это права.
— Что ты мелешь? — испугался он. — Ведь мы… Я свободен… И мы поженимся. И это низко, жестоко говорить мне так.
— Поженимся, если ты этого захочешь. Захочешь сам. Так я сказала тебе тогда, в нашу первую ночь, повторяю и сейчас. А может, нам это и не нужно? Я тебя люблю. И боюсь: а вдруг тогда исчезнет любовь?
— Не исчезнет…
— Как знать… Я такая… С причудами…