— Есть люди, которые имели способности, а то и подлинный талант, но растратили себя. Ведь за все нужно платить.
— Нужно, — согласился Вечирко. — Хотя некоторым удается и улизнуть.
— Нет, никогда. Только труд, каторжная работа может… дать человеку то, о чем он мечтает.
— Ну и… конечная цель? Лауреатство, депутатство, радикулит, резекция желудка…
— Мне казалось… ты стоишь большего, — сказал Ирша. В его словах Вечирко уловил презрение и надменность.
После обеда Иршу вызвал к себе Тищенко. Около дверей кабинета главного инженера Сергей остановился, чувствуя, что ему не хватает воздуха. Но едва переступил порог, увидел, что волнения были напрасны: на лице Василия Васильевича теплилась улыбка… Сергей ответно улыбнулся и тут же посерьезнел.
— Садись, — широко повел рукой Василий Васильевич, — в кресло или на диван. Хочу с тобой немного поспорить.
Он любил дискутировать с молодыми сотрудниками, приучал их самостоятельно мыслить, вызывал на возражения, спор чаще всего затевал сам и, хотя не раз обжигался, любил живую беседу, сознавал, что она полезна и ему самому. Ребята молодые, напичканы информацией, мыслят остро, юмор воспринимают с полуслова, идеи подхватывают и развивают на лету. Один раз был в командировке вместе с Вечирко. В дороге у них сложились, как водится, почти приятельские отношения. Потом, вернувшись из командировки, даже в присутствии незнакомых Вечирко продолжал вести себя свойски, Тищенко видел, что тот переступает границу, ясно различал в голосе Вечирко панибратские ноты, но ни разу не поставил его на место, хотя и понимал, что Вечирко делал это умышленно. Сергей таким не был. В бездну дискуссий нырял безоглядно, но всегда чувствовал дистанцию, был вежлив, корректен, а в присутствии важных персон так и вовсе безгласен.
— Еще раз смотрел твой новый проект, — сказал Василий Васильевич.
— Он немного устарел для меня. И потом, эти шоры, рамки… Размахнешься, а тут… Наш век не терпит ограничений. Человеческий гений для того и воцарил над миром, чтобы…
Василий Васильевич нетерпеливым и властным жестом остановил его.
— Берегись этих мыслей, они зыбки и опасны — уведут тебя в дебри, из которых не выберешься.
— Странно слышать такое от вас, — удивленно поднял тонкие брови Ирша.
— Нельзя утверждать, что человек стоит над миром, следовательно, ему все позволено, нет ему преград, делай что хочешь, твори и добро и зло. Потому что встал над миром. Мир-де принадлежит нам, он у нас в кармане, как собственные часы или расческа. Природа накапливала свои богатства веками, а сейчас лес косят, как траву, потому что он «мой», потому что «я творец». А какой ты творец, когда берешь готовое! И сам ты не стоишь над миром, а живешь в этом мире, его частица, его прах, сам ты из его плоти. Будь творцом, но никогда не забывай, что ты сам сотворен природой. Иначе зайдешь так далеко, что заблудишься и пропадешь.
— Пугаете! Устанавливаете границы: от и до, — засмеялся Ирша. — А их установить невозможно.
Тищенко подосадовал на себя, что сорвался на нравоучение, внимательно посмотрел на Иршу. Он давно догадывался, что этот застенчивый парень в мыслях своих замахивается на многое. Но какие нравственные законы исповедует, какую цель ставит перед собой, так до конца и не понял.
— Почему невозможно? — спросил Тищенко.
— Души у людей разные. Есть широкие, с размахом, а есть с наперсток. Какая сколько вместит.
— Чего вместит?
— Смелости.
— Честолюбия, жажды власти! — рубанул рукой воздух Тищенко.
— Пусть так. Не возжелав — не достигнешь. Границы свяжут. Они связывают всегда.
— Мир безбрежен, Сергей, но если серьезно в это вдуматься, станет страшно. Даже ученые пришли к мысли, что он имеет предел. Так и в душе. Если в ней нет берегов, нет твердых принципов, то нет и святыни.
— Эти принципы — для искусства тормоз, кто пренебрегал ими, достигал многого.
— Без тормозов срываются в пропасть. Но… пока это тебе не угрожает. Я и позвал тебя… Эти твои сентенции решительно контрастируют с тем, что ты проектируешь на ватмане.
Сергей покраснел, щеки, лоб, шея, даже уши медленно налились краской. На миг Тищенко даже пожалел парня.
— В твоем последнем проекте есть новизна, но она… такая осторожная, будто в расчете на Баса или Беспалого. Смелость вымерена до микрона. Ты только сейчас слышал мое мнение — я сам за чувство меры. Но и за творческий подход к делу. Мне хочется… Я возлагаю на тебя большие надежды.
— Я оправдаю их… вот увидите.
Вечером Сергей встретился с Ириной на Владимирской горке. Бродили по далеким аллейкам, словно нависшим над крутизной: если сорвешься, скатишься прямо на Подол. Сквозь зеленые ветви поблескивали стекла фуникулера, он мягко и неуклонно полз вверх и так же медленно спускался. Ирина была задумчива, грустна; когда он ее о чем-либо спрашивал, словно не слыша, виновато улыбалась. Он не рассказал ни про Вечирко, ни про разговор с Тищенко.