Вдруг на трибуне показался флотский фельдшер и, взмахнув фуражкой, заговорил:
— Зачем он нужен, этот «заем свободы», товарищи? Для защиты завоеваний революции, как нас только что уверяли? А ведь это неправда! «Заем свободы» нужен для продолжения бойни, выгодной капиталистам и помещикам и гибельной для трудового люда, одетого в серые шинели. Поэтому, товарищи, никакой поддержки этому займу лжи и обмана, займу крови и новых жертв на фронтах ненужной народу войны. Долой обманщиков, агитирующих за этот заем!
Этот призыв потонул в поднявшемся шуме. Свист, ругань, крики: «Долой войну!», «Предатель!», «Немецкий агент!», «Пусть буржуи воюют!»… Всех успокоил усатый комендор с «Баяна». Он неторопливо отцепил два Георгиевских креста, серебряную медаль и со звоном швырнул в приготовленную луженую ендову, до войны служившую для раздачи команде традиционной чарки. Шум не стихал, но пример заразителен, и вскоре у ендовы выстроилась очередь. Седьмым снял свой крест и Беловеский.
— Значит, воюем? — окликнул его сошедший с трибуны фельдшер.
— А куда же денешься? Петроград защищать надо.
— Но ведь деньги-то собирают не для Петрограда, а на продолжение войны.
— Может быть, и так, но крестов нам не жалко!
— Важен не снятый Георгиевский крест, а моральная поддержка Временного правительства.
— Чудно что-то ты мечтаешь, медицина! — махнул волосатой ручищей комендор с «Баяна» и пошел прочь.
Но Беловеский понял фельдшера и проникся к нему уважением. Они познакомились. А ендова уже была полна крестов и медалей. Около неё топтался матрос с японской винтовкой. На площадь тащили ещё две посудины. Длинная цепочка георгиевских кавалеров бросала свои ордена пока прямо на камни мостовой, к ногам часового.
Глинков, так звали фельдшера, предложил идти в порт вместе.
— Как у вас, на «Олеге», матросы идут за офицерами? — спросил он дорогой.
— Этого я бы не сказал, — ответил Беловеский, — резолюции за войну до победного конца, конечно, проходят, но и у нас соображать начали. Только крестьянские настроения сильны: все к земле рвутся. А до конца с офицерами никому не по дороге: они ведь в большинстве сынки помещиков.
Распрощавшись, решили встретиться на другой день. Но встреча не состоялась: утром «Олег» внезапно ушел в Гельсингфорс…
Здесь, в кают-компании, Глинков откровенно рассказал о своих злоключениях во Владивостоке. Он был оставлен работать в подполье и по заданию партийного комитета готовил угон к партизанам катеров Военного порта. Его узнал дежуривший у западных ворот «далмат» — вольнонаемный сторож. Задержали его тут же у ворот офицеры, вызванные со стоящей у пирса канонерской лодки «Улисс». В тюрьме держали долго, несколько раз водили в контрразведку на Полтавскую. Допрашивая, били, допытывались, зачем ходил в порт, не еврей ли он. Объяснениям, что он пришел повидаться со старыми сослуживцами и поискать себе какой-нибудь работы, не верили, подозревая в нем подпольщика-связного. А после того как были угнаны в Ольгу к партизанам катера «Амур» и «Павел V», посадили в одиночку и хотели расстрелять.
Спасла его подпольная партийная организация. Через подставных лиц выкупила у контрразведки за 500 иен с условием, что после освобождения он в 48 часов покинет территорию «Приамурского правительства». После выкупа две подпольщицы-комсомолки провели его на квартиру мистера Юинга, преподавателя английского языка, купили билет на пароход, идущий в Шанхай, посоветовав искать приюта на «Адмирале Завойко». Таково было решение подпольного ревкома.
Павловский приезду Глинкова искренне обрадовался. Вот и кончилось его партийное одиночество. Теперь на корабле кроме него будет член партии, прошедший большую школу политической и подпольной работы. Глинкова он знал, несколько раз встречался с ним на совещаниях у комиссара Сибирской флотилии и теперь решил попросить у него помощи.
— Мы все очень рады вашему появлению на судне, — сказал он, протягивая Глинкову руку, — а мне необходимо поговорить с вами по целому ряду вопросов.
— Пожалуйста, товарищ Павловский, я готов, — просто ответил Глинков, поднимаясь
В каюте комиссара они пробыли до ужина. Павловский рассказал Глинкову о том, что в течение года произошло на посыльном судне.