На другой день Подъяпольский приказал отпустить на пароход «Тунгус» с транспорта «Защитник» 20 тонн угля. Он решил немедленно отправить это ветхое судно во Владивосток с 200 пассажирами «Монгугая», доведенными до отчаяния двумя неделями голодного плена и сумевшими пожаловаться американскому консулу. В дверь постучали:
— Разрешите, ваше превосходительство?
Вошел командир канонерской лодки «Батарея».
— Присаживайтесь, Петр Семенович. Сегодня у вас очень нездоровый вид.
— Сейчас, ваше превосходительство, здоровье уже не имеет значения.
— Не понимаю, почему?
— Хочу просить разрешения сдать «Батарею» капитану второго ранга Чухнину, так как искать новую Бизерту в Индокитае не намерен. С меня довольно и африканской.
— Вы чем тогда командовали, Петр Семенович?
— «Жарким», ваше превосходительство. Прекрасный корабль, дружная кают-компания, лихая команда.
— Не можете забыть?
— Не могу, ваше превосходительство. Стыжусь своего малодушия.
— Как же вы сейчас решили бросить «Батарею», на которой так доблестно воевали?
— Я её не бросаю, ваше превосходительство, а сдаю достойному офицеру.
— А сами?
— А сам схожу со сцены. Ведь уже кончился последний акт.
— Как последний? А Чухнин?
— Он будет разыгрывать эпилог, ваше превосходительство.
— Петр Семенович, я вас очень прошу: не делайте глупостей.
— Глупость уже сделана, ваше превосходительство. Нужно было ещё в Бизерте застрелиться.
Подъяпольский молча смотрел на потупившего взор Петровского. Нечисто выбритые щеки, заострившийся нос, обвисшие усы, несвежий воротничок. Какой-то землистый цвет лица. Неужели застрелится?
— Хорошо, я доложу адмиралу о вашем желании сдать «Батарею» Чухнину. По болезни, что ли. Но пока вы командир, и я уверен в вашем благоразумии.
К вечеру «Тунгус», приняв пассажиров «Монгугая», вышел во Владивосток. Его короткая труба прилежно дымила. С борта «Защитника» вслед хмуро глядели офицеры и солдаты спешенной теперь конной бригады Савельева.
— Повезли мужичков к товарищам. Вот будет встреча!
— Что же это наши адмиралы? Даже не распорядились выпороть на дорогу!
— Не дойдет, взорвется. Ему в уголь с десяток гранат накидали!
Утром на шхуне «Святая Анна» был поднят японский флаг. Посланного Безуаром мичмана встретил улыбающийся японский капитан, с видом победителя расхаживавший среди пассажиров — офицеров с семьями, взятых с Русского острова. Они забросали растерянного мичмана вопросами:
— Что с нами дальше будет? Куда мы денемся? Он говорит, что судно продано и что к вечеру мы должны отсюда уйти?
Капитан не говорил или не хотел говорить по-русски. Пригласил мичмана в каюту и предъявил документы о продаже шхуны японскому промышленнику и мореходу Сато. Все документы были в порядке.
Выслушав доклад мичмана, Безуар побледнел от гнева:
— Какой мерзавец! И это русский офицер!
Начальник штаба сдержанно улыбнулся:
— А по-моему, молодец, ваше превосходительство. Быстро и совершенно законно продал. Но непонятно одно: когда и как поручик Глаголев стал юридическим владельцем шхуны? Хорошо бы его расспросить.
Но Глаголева уже не было в Гензане. Приобретя приличную штатскую экипировку и элегантный кожаный чемодан, он покачивался в пульмановском вагоне, подъезжая к Сеулу. Перевел оставшиеся одиннадцать тысяч иен в Шанхай и через Дайрен стремился в вожделенный город.
Мучительно тянулись пропитанные пьянством и безнадежностью дни гензанского стояния. Часть пассажиров, преимущественно солдат и казаков, сходила на берег и уезжала в Маньчжурию на какие-то работы. Корабли освобождались от «нефлотских» беженцев и доукомплектовывались. Разграничились и оформились два отряда: «боевых» кораблей, под командой адмирала Старка, и отряд транспортов без артиллерии под командой Безуара из десяти судов, два из которых могли ходить только на буксире.
Когда в конце ноября Подъяпольский получил из Токио предупреждение «давнего японского друга», Старк сказал:
— Так можно и достояться. Распорядитесь, чтобы немедленно грузили уголь до полного запаса. Послезавтра уйдем в Шанхай.
— А там как, ваше превосходительство?
— Там многочисленная русская колония. Авторитетный генеральный консул. И вообще китайцы услужливее, чем эти скороспелые культуртрегеры.
Подъяпольский покачал головой и приказал поднять трехфлажный сигнал — «приготовиться к походу». Когда он был разобран и спущен, в руках проворных сигнальщиков замелькали семафорные флажки. А ночью их сменило мигание клотиковых ламп и фонарей Ратьера. Флотилия ожила: появилась цель — Шанхай.