— А здешние грузы для островов? А пассажиры?
— Возьмем с собой.
Якум задумался на минуту: не заподозрили бы чего здешние власти. Затем сказал:
— Придумано неплохо… Что ж, давайте действовать.
— Чтобы действовать, Александр Семенович, я должен знать, как вы лично относитесь к наскокам здешнего ревкома. Шлыгина берете?
— Нет, он не едет.
— Вы заметили, что они не признают «Адмирала Завойко» военным кораблем и считают судно своей собственностью? А тут ещё предписание командующего флотилией…
— Интересно. Покажите, я его не видел.
Клюсс достал из сейфа лист бумаги и подал его Якуму. Наступила пауза. Якум читал. Внимание его привлекла фраза: «Если по приходе в Петропавловск вы встретите противодействие в отпуске из запасов Морского ведомства находящегося там угля, то имеете право принять все меры, вплоть до обращения к японскому морскому командованию, с тем чтобы на основании международных законов вверенному вам кораблю был дан уголь для похода до ближайшего порта. В этом случае, пополнив запасы, немедленно возвращайтесь во Владивосток».
Здешний начальник милиции уже угрожал «противодействием», но, к счастью, об этом не знают японцы. Характерно и дальше: «…По прибытии в Петропавловск на вас возлагается сношение с представителями японского командования и японскими военными судами, если таковые будут вами встречаемы…»
Для чего это нужно — обязательно сноситься с интервентами? Не для того ли, чтоб «в нужных случаях» просить у них помощи?..
Но самое сильное место в этой бумаге — её концовка: «…Во всех случаях, не предусмотренных настоящей инструкцией, руководствуйтесь уставом Военно-Морским, соблюдая достоинство русского флага».
Неужели комиссар флотилии подписал эту бумагу? Нет, не он. Но кто же «временно исполняющий должность военного комиссара»? Подписи разобрать нельзя. Не было, наверно, никакого военного комиссара! Подписали только офицеры: петлюровский контр-адмирал Черниловский-Сокол да два монархиста — капитан 1 ранга Тыртов и старший лейтенант Порозов. Вот чья это работа!
— Отчего вы не показали мне эту бумагу во Владивостоке, Александр Иванович? — спросил Якум, подняв глаза на Клюсса.
Тот спокойно ответил:
— Её принесли перед самым отходом. Тогда между нами уже был заключен договор чести. Пока он в силе, эта бумага не нужна. Мне она не понравилась.
— Почему?
— Позорно просить у интервентов защиты от своей, русской власти. Я прошу защиты у вас.
Якум крепко пожал Клюссу руку и сказал:
— Хорошо, Александр Иванович. Я вам обещаю «руководствоваться уставом Военно-Морским и соблюдать достоинство русского флага».
Оба удовлетворенно улыбнулись, и Якум продолжал:
— О чем ещё говорил Сирано во время визита?
— Очень интересовался моими политическими убеждениями и моей прошлой службой. По нашей с вами договоренности, я отвечал, что, как морской офицер, политикой не интересуюсь. Мое дело — служба, и мне совершенно всё равно, какое правительство у власти. Лишь бы оно было русским,
— Ну а он?
— Шипел, улыбался. Предложил выпить за русское правительство. Выпили, и я откланялся… Теперь нужно ждать ответного визита. Но, я думаю, он не поедет. Скажется больным и пришлет старшего офицера.
«Как удачно получилось, — думал Якум, — что мы сразу договорились действовать согласованно и ничего друг от друга не скрывать. А если бы командир руководствовался лишь этим предписанием?»
— Перед рейсом на Командоры, Александр Иванович, нужно разъяснить экипажу, что выменивание на спирт ценной государственной пушнины преступно. Этим должен серьезно заняться товарищ Павловский.
— Сейчас он, кажется, на палубе. Вахтенный! — крикнул Клюсс, приоткрыв дверь. — Попросите сюда комиссара!
Павловский сидел на юте в глубокой задумчивости. Было ясно и прохладно. Вдали за городом вздымалась ввысь заснеженная громада Корякской сопки. Вулкан спал: над его зазубренной вершиной вилась лишь белая струйка дыма. С пронзительными криками чайки вылавливали выброшенные за борт объедки. Справа по склонам сопок лепились домики. На одном из них алел флаг — там помещался Камчатский ревком. Слева по склонам ползла вверх густая поросль начавших зеленеть кустарников. На косе граненым золотом блистал памятник Славы, напоминавший входящим в гавань судам о Петропавловской победе — разгроме в 1854 году англо-французского десанта. Но за памятником у Сигнального мыса дымил двухтрубный японский броненосец. Вид его заставлял вспоминать о Цусиме, об интервенции, о готовившемся во Владивостоке мятеже белогвардейцев.