Федор работал с каким-то ожесточенным упоением.
— Марина, надо учиться. Я буду инженером. Я буду изобретать, строить — ведь для чего-нибудь я родился, в самом деле! Придется пережить трудности, ты можешь?
Она все могла. Она могла ходить в поношенных платьях, в стоптанных туфлях — во имя его мечты. Он до боли сжимал скулы: она одиноко сидит у окна и чинит детскую рубашонку.
— Марина!
— Что ты?
Он хотел предложить ей пойти погулять. В чем? В старом платье?
— Маринка, ты посмотри. Ты посмотри только! Я бился четыре дня над этим интегралом, а оказывается, так просто!
Наивные, смешные уловки! Он хотел увлечь ее своими расчетами. Она внимательно смотрела, удивлялась, хвалила, а потом незаметно переходила на другое, на свое. О, он-то все замечал! Он только не показывал виду.
…Под утро Федор откладывал расчеты и чертежи, тихо ложился рядом с Мариной, лежал с открытыми глазами, затаив дыхание, боясь потревожить ее.
А она чуть вздрагивала во сне, трепетно, будто таясь, вздыхала и просыпалась.
— Я разбудил тебя?
— Ты только лег?
— Нет, я давно, — нарочно, чтобы не волновать ее, говорил Федор.
— Ну, спи…
В кабинет Ванина заглянул Аркадий Ремизов.
— Извините, — сказал он. — Товарищ Соловьев очень нужен в редакции. Отпустите, Александр Яковлевич.
— Пожалуйста. Мы сейчас тоже туда придем.
Виктор ушел. Покончив с письмом, Ванин с Федором тоже отправились в редакцию. Они застали Соловьева и Ремизова за беседой. Говорил Виктор. Он стоял у стола лицом к Аркадию, тот — у стены, прислонившись к ней спиной и заведя руки назад.
Аркадия Ремизова Федор сразу отметил в институте. Он не мог сказать, как началось их сближение, — с такой естественной простотой подошел к нему Аркадий. У Ремизова были большие добрые глаза и счастливый характер: его, как подсолнух к солнцу, тянуло к людям. Вместе с тем он был тверд и настойчив в деле, и это больше всего влекло к нему Федора.
Аркадий прожил трудную, но хорошую жизнь. Работал помощником машиниста, диспетчером на станции, токарем и учился.
— Ох и свирепствовал! — рассказывал он. — По две, по три смены… Часто там же, в цехе, засыпал.
Вообще, о своей жизни Аркадий говорил с каким-то хорошим чувством, ни о чем не жалея, ни на что не жалуясь.
В голодный двадцать первый год на вокзале в Харькове он потерял мать и разыскал ее только через пятнадцать лет. Встреча была грустной. Мать лишилась зрения после неудачной операции. Аркадий мечтал на свой первый заработок отвезти мать в Одессу, к профессору Филатову.
В институт он поступил в 1936 году. На четвертом курсе учение прервала финская война: ушел добровольцем. О том, как он воевал, Ремизов рассказывал мало и, казалось, неохотно.
— Лежал в снегу, стрелял, брал Выборг… Как все, так и я…
Зато о том, как встречали их в Ленинграде, а потом — в институте, как студенты качали его в вестибюле, Аркадий говорил с удовольствием, почти с детской радостью.
Он уже кончал институт. Временно, до начала учебного года, поселился в одной комнате с Федором; товарищи его, пятикурсники, разъехались на практику, а Аркадий не мог жить без товарищей. Практику он проходил в городе.
Аркадий говорил, что первого сентября он переберется в комнату к «своим»; Федор отвечал, что «этот номер не пройдет». Аркадий смеялся:
— Все будет зависеть от вашего поведения.
— Будем вести себя прилично! — в тон товарищу заверил Федор.
Федор никуда его не отпустит. Чем плохо Аркадию в их комнате? С товарищами по курсу он встречается на лекциях, а захочет поговорить с ними в общежитии — пожалуйста, комнаты в одном коридоре. Работать ему все равно придется в институте, там для них, выпускников, специальные аудитории.
Кроме Федора и Аркадия в комнате жил Виктор Соловьев. Впрочем, он бывал редко в общежитии: большую часть свободного времени проводил в городе, на квартире у матери. С людьми он сходился трудно, поэтому, мало встречаясь с Аркадием, в обращении с ним был сдержан, предпочитал официальный гон. Аркадий посмеивался. Зная, что Виктор — брат жены Федора, он с интересом расспрашивал о нем. Купреев отвечал, что Виктор — человек очень способный.
…Войдя в редакцию и уловив последнюю фразу Виктора, Федор подумал:
«Ну, тут — поэзия. Любимый конек Виктора. Тяжелое дело!»
Ванин тихо прошел к креслу и сел, чуть повернув голову, чтобы лучше слышать. Виктор, видимо, стесняясь Ванина, смущенно засмеялся и махнул рукой; красивое, с правильными чертами лицо его приняло досадливо-капризное выражение.