Но при встрече с нею всегда отводил глаза.
Надя кланялась с замкнутым лицом, а Женя — она постоянно была рядом с нею — спрашивала с участием:
— Бойцов, у тебя что, зубы болят?
— Нет, — медленно, заикаясь, говорил он и краснел от злости и досады.
— Надо лечиться, — говорила девушка.
Надя дергала ее за руку, и Женя, уходя, недоуменно оглядывалась на Бойцова. Она ничего не знала, Женя Струнникова. Семен был уверен, что и Надя ничего не знает. Так лучше. Пусть никто ничего не знает.
Истинную радость доставляло ему только учение. Он забывал все на свете, сидя на лекциях или в читальном зале над книгами и конспектами. Это был заманчивый и чудесный мир откровений — наука!
К успехам своим он относился спокойно и совсем растерялся, когда однажды профессор Трунов похвалил его на собрании:
— Очень серьезный студент товарищ Бойцов.
Но кто-то бросил сзади тихо и недовольно:
— Голый отличник.
Семену стало нехорошо. «Голый отличник», то есть замкнулся в одной учебе и ничего больше не хочет делать для института, Но что он мог сделать для института? Куда ему! Он будет учиться, и пусть оставят его в покое.
Он завидовал и Купрееву. В его внимательных серых глазах, твердом подбородке и упрямых губах чувствовалось спокойное сознание своего достоинства. Купреев часто останавливал на Бойцове взгляд. Семену было неловко: помнилось еще первое посещение института, когда Купреев укорил его в невежливости.
Случай в коридоре, когда незнакомый студент обидел Семена, а Федор заступился, заставил его переменить свое отношение к Купрееву. Семен сам хотел ответить достойно обидчику, но ему вдруг показалось, что все стоявшие вокруг молча одобряют глупую шутку, тайно насмехаются. Здорово отделал Купреев этого дурака! Если бы он и все, кто стоял вокруг, полезли на Федора, Семен показал бы им, что и он не такой уж слабый. Но этого не случилось, Федор отошел при общем, как показалось Семену (а это так и было), одобрительном молчании.
После, встречая Семена, Федор смотрел на него задумчиво и ясно, а тот, краснея, как девушка, завороженно проходил мимо. Он сразу почувствовал в Федоре друга. И ждал сближения, как другие ждут праздника.
Когда однажды Купреев взял его в коридоре под руку, Семен радостно вспыхнул.
— Товарищ Бойцов, вы живете в двадцать восьмой комнате?
— Да.
— У вас там тесно, мне говорил комендант.
— Да. Очень. Шесть человек.
— В таком случае, — Федор остановился, — переходите к нам, у нас есть свободная койка.
— А… какая комната? — неловко спросил Семен и еще больше покраснел от досады: он знал, в какой комнате жил Купреев. — Хорошо. Я с удовольствием.
А когда Федор отошел, Семен вспомнил, что в той же комнате жил и Виктор Соловьев. Он хотел сразу побежать и отказаться, но было уже поздно: Федор входил в комнату комитета комсомола.
Глава шестая
Федор поднялся по цементным ступеням на второй этаж, обогнул фотолабораторию, раздвинул портьеру на балкон и сказал капельмейстеру Сережке Прохорову:
— Потише можешь?
Сережка, поправив очки, оглянулся на музыкантов.
— Ребята, предлагают потише. Как? Удовлетворить?
Кто-то басом:
— Отказать.
Сережка развел руками:
— Отказать.
Федор сказал:
— Стекла дрожат, с ума сошли!
И, не дождавшись ответа, задернул портьеру, повернул налево и остановился перед кабинетом Ванина. Постучался.
— Александр Яковлевич, можно?
— Пожалуйста.
Ванин откинулся на спинку стула, поднял усталые глаза. «Ленин», — прочел Федор на корешке книги.
— Садитесь… — Ванин смущенно почесал пальцами щеку. — Оркестр этот… Меня словно в бочку запаковали и сверху дубасят.
— Я им говорил.
— Ну?
— «Отказать».
Ванин засмеялся.
— Я настаивал, чтобы оркестр сидел на положенном месте — перед сценой, а Прохоров с вашего позволения опять залез на балкон, — сказал Федор.
— Ну да, ну да, — закивал Ванин, — я ему разрешил.
И опять смущенно, не пряча ясных, с хитроватыми искорками глаз, почесал пальцем у носа, поднялся и мягко прошел по ковру. В небольшой его комнате было тихо, уютно, на столе стояла лампа под матовым абажуром. Совсем неуместной казалась возня за перегородкой — звяканье инструментов, сдержанный смех.