И вдруг, словно скинув с себя громадную тяжесть, Юрис выпрямился и сказал вслух:
— Разумеется, главное — не падать духом и сохранить верность принципам. Жить иначе не имеет смысла.
— Конечно, не имеет!
Они ехали теперь по узкой дороге. Все снова и снова по оглоблям с шумом хлестали еловые ветви и в лицо летели водяные брызги. Вскоре лес кончился. И уже можно было различить мерцающий вдали, в первом доме колхоза, огонек.
Девятая глава
Ну и осень!
Сухая погода продержалась всего лишь несколько дней, затем опять зарядили дожди с ветрами. Чуть отойдешь от окна — ничего не видно.
На столе перед Мареном лежат отчеты из колхозов о ходе уборки урожая. Да, все еще идет уборка — в бороздах, под водой, осталось много картофеля, ждет и сахарная свекла, на некоторых полях хлеб и клевер брошены на произвол судьбы. Перспектива такая же беспросветная, как и пасмурный день за окном.
А тут еще второй секретарь! Облокотившись о подоконник, он упрямо твердит свое:
— Хочу знать, как долго будет так продолжаться?
— Я просто удивляюсь тебе, — сердито сказал Марен. — Вместо того чтобы делать все, что возможно, ты пристаешь со своей гнилой философией. Если у тебя есть вопросы, так подожди до бюро.
— До бюро! Неужели мы не можем без всякого бюро поговорить с тобой как коммунист с коммунистом!
— Не пойму, чего тебе собственно от меня надо?! — сказал Марен, уставясь на рубрику в отчете: «В процентах».
— Хочу тебе доказать, что мы допускаем роковую ошибку…
— По-твоему, теперь самое подходящее время для прений? — спросил Марен с возмущением. — Урожай на корню гниет, а ты дискуссию затеваешь!
— Да, когда урожай гниет, уместен вопрос — почему он гниет?
— О том же я мог бы и тебя спросить.
— Конечно. Потому что мы оба в одинаковой мере виноваты.
— Ладно… черт побери! — сказал Марен со злостью. — Чего ты на ссору лезешь?
— Почему — на ссору? Но я тебе ручаюсь — пока мы не передадим людям инициативу и будем продолжать это глупое подталкивание, положение не изменится.
— А я вот что скажу: перестанем подталкивать, хуже будет.
Гулбис безнадежно махнул рукой.
— Абсолютно порочная теория. Я тебе черным по белому докажу: в хозяйствах, где люди руководят смелее и делают не все по нашей указке, урожай на корню не гниет. Вот, хотя бы в «Эзерлее». Ты думаешь, если Димдан тебе не перечит, то он под твою дудку пляшет? Ничего подобного. Он — хозяин, и толковый. Он делает все, как требуют интересы хозяйства. А если исходить из интересов хозяйства, то и оплата за трудодни другая, и люди с другой охотой работают. Или еще пример: «Силмала». Там даже от помощи горожан отказались, а поля убраны. Вот что означает сознательная инициатива.
— Ты в Бейку этого, наверное, влюблен, — съязвил Марен.
— Влюблен. В таких людях я вижу наше будущее.
— Даже если у них партийный выговор в учетной карточке?
— И это безобразие на нашей совести.
— Ну, знаешь, я попросил бы тебя выбирать выражения! Ты обвиняешь бюро.
— Эх! — отозвался Гулбис. — Я сам тоже бюро… Кто может мне запретить обвинить самого себя? Занимаюсь самокритикой — и все. А я скажу тебе, за что ты Бейку не любишь. За то, что он критикует тебя. Постой, постой, не выходи из себя! В конце концов можем же мы хоть раз поговорить с тобой по-ленински?..
— Будто мы всегда не так разговариваем? — процедил сквозь зубы Марен.
Гулбис усмехнулся.
— Нет, этот метод в нашем районе не в моде. И по отношению к людям. Мы только болтаем о нем — притворяемся.
— Мы с тобой увлеклись бесплодной дискуссией, — холодно сказал Марен.
Зазвонил телефон. Первый секретарь нехотя снял трубку.
— Рига, — мрачно кинул он Гулбису.
Слышимость была плохая — должно быть, из-за скверной погоды, и Марен с трудом разбирал, что говорили на другом конце провода.
— Да, пожалуйста… Это я сам… да, да… очень плохо слышно… приветствую вас, товарищ Калнинь, приветствую! Ну, вообще ничего — воюем. Что вы сказали?
С минуту Марен слушал молча, затем, почему-то повернувшись к Гулбису, громко прокричал в трубку:
— Сколько убрано? На сегодня по району девяносто пять процентов… да, да! Справимся, обязательно справимся! Понимаю… Озимые в хорошем состоянии… да, да! Всего доброго!..