- Да погоди ты, Тяпкин, успеешь на тот свет, - император вытащил прибереженную им шутиху будто бы из-за подвязки женщины, поджег ее и бросил на стол.
Петарда зашипела сперва тихонько, а затем харкнула, крякнула и вылетела прямиком в закрытое окно кабинета, по пути разбив дагерротип с портретом любимой дочки Ляпкина и пятерых внуков-погодков.
Цвет лица околоточного надзирателя стал напоминать багровый закат перед бурей. Юный Зюкин на своем стуле как-то подсобрался, съёжился и на всякий случай прикрыл голову папкой - старослужащие рассказывали, что примерно раз в месяц на Лексеича находит, и тогда ему под горячую руку лучше не попадаться. Последний нагоняй, случившийся в конце лета, унтера вспоминали с содроганием.
Ляпкин набрал воздух в легкие. Расстегнул кобуру. Взял в руки рамочку, а затем заорал так, что оставшиеся в окне стекла ссыпались на подоконник, а уснувшая было Белка взвизгнула:
- Ка-а-ко-го мандрагора! Ка-а-кую вашу бабушкину щелочку заворсистую балясину! Закриветь вашу налево! Зарубите себе на носу, дамочка, я не позволю всяким гульням безсоромным кособлудить в моем околотке!
Самодержец уважительно покачал призрачной головой.
- Закриветь вашу… Во дает!
Так же внезапно успокоившись, Ляпкин встал за спиной у Зюкина и перечитал показания.
- Все верно. Подпиши у арестованной и проводи.
- Мее… - проблеяла Нежинская, которой во время пламенной речи казалось, что рамку сейчас оденут ей на голову.
Стопы Нины мелко дрожали, колени дергались, ладони вспотели. В комнате резко запахло псиной.
Околоточный ткнул пальцем в арестованную.
- Ме-е-е? Бе-е-е? - передразнил он.
- Березы будете на каторге охаживать своими телесами, а не моих подчиненных!
- Зюкин, закрой рот, ворону проглотишь! - рявкнул Ляпкин, обратив суровый взгляд на городового.
Юный полицейский вскочил и оправил мундир.
- Так точно! Закрыл!
- Вызови наш экипаж, Зюкин, - пробормотал юбиляр, поглаживая черно-белые мордашки внуков на картонке.
- Только обязательно с двойной охраной, и сам тоже поезжай, мало ли.
- В Кресты? – звонкое название эхом отразилось от стен кабинета.
- В Третье Отделение. Там доложишь, что это особо опасная террористка, разыскиваемая за побег. И что я не могу взять на себя ответственность держать ее в нашем курятнике. Разломает…
…
Несмотря на протесты старшего Миронова, Петр Иванович вместе с внуком осторожно забрался на крышу соседнего здания и с удовольствием наблюдал за представлением из первого ряда.
- Красиво, - вздохнул Дюк, глазея на горящую будку.
- Жалко, быстро потушили… Деда, давай дома так сделаем?
Петр Иванович подумал о том, что сказал бы на это Штольман, и закашлялся.
- Нет, малыш, не стоит. Разогнал бы ты, Дюк, кошечек с собачками, а то весь квартал вон до сих пор гавкает.
Утомившийся за вечер Дюк подобрался к деду, устроил голову у него на бедре и сладко засопел.
- Я же чуть-чуть… Они потом сами… - пробормотал он.
Восседая на широком куске ткани, на крышу вплыл Павел Первый. Хихикнув, он приложил палец к губам, уложил малыша на коврик, оказавшийся теплым пледом, и бережно покачал в воздухе. Заулыбавшийся Миронов понял, что внуку ничего не угрожает, и согласно кивнул. Коврик стал мягко планировать к ожидавшей в переулке пролетке.
- Я лечу… - шептал Дюк, засыпая.
Снились ему папа с мамой, Павел Петрович и такса Тяфка, ласково облизывавшая его в лицо. А еще - рыжий мальчишка-призрак по имени Руфус, с которым они вместе катались на велосипеде и дрались на деревянных мечах.
Император вздохнул.
- Расти, чародей, еще поиграем…
========== Глава 20. Мокрые цветы ==========
Штольман очнулся на полу в гостиной. В мыслях царил хаос, в чувствах – сумятица, спина и затылок ныли так, будто по ним били лопатой. Яков недоуменно приподнялся и протер лицо.
«Дрался я, что ли? Здесь, дома? С кем? Аня!» - увидев лежавшую на диване жену, он вспомнил визит меняющего личины существа и его угрозы.
«Надеюсь, это чудовище исчезло навсегда. Ох, дьявол, и Нежинская вместе с ним. Хотя туда ей и дорога».
Он подошел к Анне и понял, что она крепко спит. Дыхание её было ровным и спокойным, и Яков, стараясь не потревожить сладкий сон, осторожно перенес жену в спальню. Глядя на её нежное, мягкое лицо, он обратил внимание на едва заметную горькую складку у губ, которой раньше не было.
«Отдыхай, счастье мое, столько тревог выпало на твою долю…» - бережно поцеловав Анну в висок, Штольман вышел из спальни и прошелся по пустому дому.
На двери детской висели записки от Зайцева:
«Дмитрий попросил отвезти его в отель к Мироновым».
«Сдал с рук на руки, вернулся, утром все расскажу».
Яков вздохнул. Его неугомонный сын и часа не смог провести без того, чтобы не придумать что-то новое.
«Ладно, утром всех соберу, пусть уж там досыпает».
Через холл раскатал свою дорожку лунный свет. Штольман остановился у окна, взглянул на последние осенние цветы, за которыми так тщательно ухаживала Шурочка, и улыбнулся пришедшей в голову мысли.
«Посторонних нет. Родственников нет. Дети – и те с бабушкой…»
Он шагнул за порог дома, поеживаясь от ночной прохлады.
…
Умывшись и приготовив все, что задумал, Штольман вышел из ванной комнаты, которую он давно уже собирался перенести ближе к спальне, и вернулся к жене. За время его отсутствия Анна успела разметаться на постели, и сейчас ей снилось что-то тревожное – веки ее подрагивали, губы шевелились. Яков присел рядом и погладил жену по плечу.
- Ясь, пожалуйста… Скажи это… Скажи! - требовала она сквозь сон, и кулачки ее сжимались.
Вдруг Анна резко повернулась на постели, спихнула одеяло, рванула на груди пеньюар.
- Грязно! - почти выкрикнув это, Анна открыла глаза и села.
- Милая, все в порядке, - потянулся он обнять жену за плечи.
Тяжело дыша, Анна недоверчиво уставилась на мужа. Последний кошмар все не отпускал её, цепляясь острыми коготками за кожу, и Анна сморгнула.
- Яков… Ты вернулся…
- Конечно, Анечка, - Штольман не понял фразы, но видел, что Анна еще переживает свой сон.
- Не о чем беспокоиться, счастье мое, мы дома.
Анна огляделась по сторонам - это был их дом. Их спальня. Она лежала в собственной постели. Кошмары с багровым туманом стали отступать.
«Значит, у меня получилось! Ничего не помню, сплошная муть в голове, но Яков жив и здоров. А это главное…»
Но что-то было не так. Анна протянула руку, чтобы дотронуться до мужа, и кружевной воротник любимого пеньюара коснулся её щеки. Вдохнув еле слышный, удушающе-сладкий запах, Анна вспомнила - давным-давно тетя Липа подарила ей “ужасно дорогие”, как она выразилась, духи, к аромату которых Анна сразу же прониклась ненавистью. Не желая откровенно обижать родственницу, Анна оставила флакон на полочке в ванной и забыла про него.