Кобыла покосилась в сторону леса и тревожно всхрапнула. «Волков почуяла» - смекнул тотчас же дед. Ухватил кнут и, что было мочи, подстегнул лошадь. «Но, родненькая, но! Давай галопом! Давай, милая, покуда жить хочешь!». Кнут засвистел в сыром воздухе, снова и снова опускаясь на спину старой кобылы. Лошадь заржала и рванула вперёд. Телега опасно запрыгала по ухабам, грозясь выбросить своего пассажира. Одной рукой Бобрыч мёртвой хваткой вцепился в деревянную ручку, а другой без устали погонял лошадь, бросив вожжи. «Жаль, нет меча», вновь мелькнула мысль, когда кобыла резко вильнула в сторону, порвав худую упряжь, и вихрем умчалась прочь, а телега, налетев на кочку, завалилась на бок. В себя Бобрыч пришёл в грязной луже, а совсем рядом раздался тоскливый волчий вой. «Врёшь! Не возьмёшь»! Старый охотник ловко вскочил на ноги, вроде и не было тех долгих лет, когда медленно, но неумолимо, терял силу и скорость. Поклажа разлетелась по дороге, но сейчас яркая луна смотрела на несчастную землю через огромную прореху в облаках, играя в лужах бледными лучами, и нехитрый скарб было хорошо видно. Повезло! Вон и топор в трёх шагах. Пара быстрых скачков по чавкающей грязи и быстрей обратно к телеге: хоть спина будет прикрыта. До деревьев никак не успеть: волки лесом идут. Даст Павший, может ещё и отступят, если стая малая.
Первый зверь, вылетевший из леса, зарычал, огибая телегу по широкой дуге, припадая на передние лапы перед прыжком. «Бар-рр-ра!» - Бобрыч успел прыгнуть первым, опустив топор на голову волка. Ещё пара, отставшая на корпус, промедлила мгновение в нерешительности. «Барра!» - старик опустил топор на соседнего хищника, оставив глубокую рану на боку, а за первой тройкой высыпало ещё восемь голов. Не отступят. Большая стая. Не поворачиваясь спиной, прыжок обратно к телеге. «Бар-рр-ра!» - и старика накрыл живой серый клубок. Воздух у перевёрнутой на бок телеги наполнил сдавленный рык, крик, брызги крови и клочья серой шерсти.
Глава 2
Вир бегом шлёпал добротными кожаными сапогами по дорожной грязи в предрассветных сумерках. «Что-то случилось… что-то случилось… говорил же деду…» - бормотал парень себе под нос. На поясе болтались ножны из задубевшей бычьей кожи, из которых выглядывала грубая рукоять. Кожаная безрукавка грязно-коричневого цвета из такой же жёсткой кожи с редкими, нашитыми на груди, медными пластинами. Под доспехом кожаная же куртка, но уже из мягкой и эластичной кожи. Плотные холщёвые штаны и кожаные сапоги, сидевшие на ногах как влитые. Открытая шея, молодое безусое лицо и короткостриженые тёмные волосы, в сумерках казавшиеся абсолютно чёрными. Дыхание давно сбилось, из приоткрытого рта вырывался едва заметный пар. Ножны методично шлёпали по бедру, но парень этого не замечал и упорно трусил по раскисшей дороге.
Солнце уже показалось над горизонтом, разогнав сумрак, пробивая лучами серые осенние тучи, когда за очередным поворотом показалась перевёрнутая телега. Сердце ёкнуло. «Деда!». Парень припустил из последних сил.
У телеги лежало истерзанное тело. Рядом валялся топор и туша здорового волка с проломленным черепом. «Деда» - всхлипнул парень.
Вир копал яму почти до обеда, откидывая в стороны раскисшую землю клинком, смахивая бисеринки пота, меся грязь модными сапогами, теперь потерявшими весь свой привлекательный вид. Чтобы не порезать руку, пришлось намотать на лезвие и любимый вышитый платок, безнадёжно изодрав его за это время, но сейчас всё это не имело значения. Захоронить останки деда – святое дело и последняя дань ушедшему. Так уж издревле повелось, что после ушедшего должен остаться холмик, где кроме тела нужно сложить и все, что было при нём, в момент гибели. А сверху должно стоять надгробие из серого камня с его именем. Не захоронишь, как положено, и не будет покоя ушедшему и за гранью. И не придёт к тебе его мудрость, и не будут к тебе никогда благосклонны боги. Да и как можно бросить тело посреди дороги на корм шакалам? Парень шмыгал носом, вытирал мокрый лоб тыльной стороной ладони, но продолжал копать.
Последняя горсть земли полетела к холмику. Вот и всё. Вместо каменного надгробия толстая ветка – чтобы не потерять место. Плита ушедшего – дело не быстрое, а главное недешёвое. Мастеров по этому делу мало, и стоит их работа недёшево. Да и дело непростое – вытесать камень по всем канонам, да ещё и имя выбить. Не каждый может себе позволить. Часто так и просто своими силами камень приволокут, да закажут имя нацарапать. Но что деньги? У его деда будет плита не хуже чем та, которую он своему отцу, а потом и своему сыну поставил. Даже если кроме инструмента и наковальни дом продать придётся. Но это потом. Сначала он найдёт эту стаю и нарежет ремней из их шкур. Прям на месте в лесу. А туши растащит по округе, чтобы туда сползлись все падальщики, а он будет сидеть на дереве и смотреть, как они с наслаждением отрывают от них куски. А потом вернётся в деревню и закажет самую лучшую плиту, какую только может сделать старый Данила-мастер. Говорят, когда-то, в незапамятные времена, сами боги ставили плиту над ушедшим, если он как мужчина пал в бою, и была та плита чудесной работы, что недоступна ни одному смертному. И неподвластна она была ни оружию, ни инструменту, ни смертных, ни бессмертных. Но если так когда-то и было, то сейчас боги точно позабыли о делах смертных, затеяв свою бесконечную битву, и теперь смертным приходиться самим оказывать честь своим воинам.